Кошки-мышки

«Переживаете, наверное? – не унимался Подольский, и тон у него был такой издевательски-участливый, что у меня у самой в висках застучало. – Боитесь, как бы вас не предала родная дочь?» Мерзавец знал, как поддеть больнее, – его ехидная речь состояла из одних вопросов, на которые отец не имел физической возможности ответить. «Думает ли Элеанор о собственных интересах? Разве ей не причитается доля вашего состояния? Может, стоит намекнуть ей, что, разорив вас, она и себя оставит без гроша?»

Отец смотрел на Глорию, а та отвлеклась от созерцания Центрального парка, чтобы переглянуться с Подольским. Их перемигивание было едва заметно – короткий взгляд, почти не различимое движение века, но от Глории так и разило заговором, этот запах буквально смешивался с ароматами ее косметики. Я задумалась, не шепнул ли отец любимой жене свой секрет в темной спальне и не оказался ли этот секрет для нее слишком тяжел, чтобы не излить его еще кому-то на ушко.

«Надеюсь, ты понимаешь, Элеанор, что этот визит следует сохранить в строжайшей тайне. Миллионы людей могут лишиться спасительных иллюзий, узнав, что философия Нобла Барклая бессильна помочь ему самому!» Подольский рассмеялся и протянул Глории свой пустой бокал, чтобы она снова наполнила его.

Глория тут же радостно повиновалась и упорхнула, виляя бедрами под тонким шифоном – услаждая взор Подольского и небрежно обойдя протянутую руку мужа. Бедный папа, с его лица сошли все краски, губы стали бледно-лиловыми. Он прикрыл глаза и вздохнул – и в этом вздохе, в единственном человеческом звуке, который он мог исторгнуть из своей груди, было столько боли, что нервы мои не выдержали. Я вскочила и, не разбирая дороги, побежала прочь, через террасу, кабинет и вверх по лестнице.

Запершись у себя, я бросилась на постель и попыталась заплакать – но вместо этого, видимо, заснула, потому что увидела тот же кошмар. Только ущелье стало еще уже, пропасть еще глубже, а камни на ее дне еще острее. Он бросил меня в пустоту, и я погибла жуткой смертью. Проснулась я в холодном поту.

Почему этот кошмар преследует меня, Джонни? Оттого, что я не набралась смелости сказать правду в суде? Но ведь я и не лгала. Я отвечала на вопросы, которые мне задавали, и не моя вина, что вопросы эти даже близко не подобрались к истине. Что еще я могла поделать, Джонни? Он же мой отец. Именно это, а не страх за его репутацию и состояние, заставляет меня молчать. Наверное, привычка делать все как он велит слишком глубоко во мне укоренилась. Ты помнишь, как, прочитав рукопись Лолы, ты сразу примчался ко мне и как я плакала в твоих объятиях, как умоляла повременить с его разоблачением.

Ты сказал, что мне не будет покоя до тех пор, пока не свершится месть и справедливость не восторжествует. Но в папиных страданиях я не нахожу никакой справедливости, лишь жестокую иронию. Он уже столько натерпелся, я не хочу ранить его еще сильнее. Слава, имя, положение в обществе по-прежнему для него важны.

Когда я проснулась, в комнате было душно. Я открыла окно, выходящее на террасу, и увидела отца, неподвижно застывшего в кресле. Рядом с ним, раболепно склонив голову, сидела преданная Грейс Экклес.

Она читала ему его книгу.

Мне захотелось крикнуть отцу в окно или прибежать к нему и поклясться, что я сожгу рукопись и никому не выдам его тайны. Меня остановила лишь мысль о тебе. Я знаю твое мнение и решила не давать никаких обещаний, не заключать никаких договоренностей, не допускать никакой жалости, пока не получу весточки от тебя.

Что нам делать, милый? Надо ли его выдавать? Так ли необходима месть? И можно ли назвать торжеством справедливости уничтожение того малого, что осталось от этого сломленного человека? Убийства забыты, убийца мертв. Нельзя ли похоронить эту тайну?

Пожалуйста, ответь мне как можно скорей. Я сделаю как ты скажешь. Я доверяю тебе больше всех на свете. Надеюсь, однажды я смогу сделать для тебя нечто столь же важное, чтобы выразить тебе свою благодарность.

Люблю тебя всем сердцем.

Твоя Элеанор

От Джона Элеанор

Голливуд

1 июня 1946

Любимая!

Чую, совсем тебе там плохо. Прочитал твое письмо и сразу позвонил в аэропорт. Пытался срочно купить билет до Нью-Йорка… Увы, ничего не вышло. Не помогло даже упоминание, что я зять Нобла Барклая – а ты знаешь, я не люблю это афишировать. К сожалению, на ближайшие три дня мест нет.

С другой стороны, я даже рад. Все-таки это твоя проблема, которую ты должна решить сама, без моей поддержки. Звучит жестко, но я уверен, что ты уже достаточно сильна и понимаешь: недостаточно стать женой Анселла, чтобы перестать быть дочерью Барклая.