Костры Сентегира

Сорди решил последовать ее примеру и опустился прямо на ковёр: здешние сиденья внушали ему куда меньше доверия, чем эта тряпка. Так его глаза оказались на уровне рта Кардинены, и со стороны могло показаться, что он, как прежде, пьёт речи прямо с её губ.

— Я же говорила тебе, что жилище подставилось. Как тура в шахматах. Нам надо, кому-то надо куда больше нашего, вот оно и случилось в сих местах.

— Бога ради, женщина, что это за места такие?

— Для доигрывания. Тем, кто не додрался, не долюбил, не докурил последней папиросы…

Она специально сбилась на цитату из любимого когда-то Сергеем поэта.

— Да тут вроде их и нету, — ответил он. — Ни папирос, ни сигарет. Трубку вон курят. И кто с нами играет-то?

Она снова хмыкнула:

— Похоже, что мы сами. С нами самими. Да ты не думай особо. Вон сходи пошарь в тех ларях с амфорами, чтобы лишний раз к лошадкам не спускаться. Кажется, там такие сухие печенья были несносимые, вроде эльфийских хлебцев имени Толкиена. Смесь овсяной, мясной и черничной муки. И вино на пороге превращения в уксус. И кофе прямо из суматранской циветты — такая плотно запечатанная баночка.

— Первое и второе соблазнительно до крайности. А насчет циветты — это кто?

— Такой грызун, что заглатывает с куста зрелые кофейные ягоды и пропускает сквозь себя: для пищеварения они ему нужны, что ли. Ферментированные зёрна, коих в каждом плоде по два, подбирают с земли специальные служители, моют, жарят, перемалывают и продают как экзотический деликатес.

— Знаешь, я уж лучше один как-нибудь размуруюсь, — Сорди оперся на левую руку и хотел было подняться, но вдруг охнул и опустился на место.

— Что с рукой? Покажи, — в голосе Кардинены прозвучало нечто совсем непонятное.

Он послушно повернул кисть ладонью кверху: от большого пальца до мизинца, пересекая линии жизни, багровела тонкая нитка шрама.

— Это ещё откуда?

— Да когда ты перед волками за лезвие ухватилась, я сделал то же самое. Рефлекторно, что ли. Порезал ладонь саблей и капнул кровью на траву.

— Зачем? — на сей раз в ее голосе послышалось удивление, смешанное со страхом.

— Низачем и нипочему. Так.

— Чтобы они и по твоему следу шли, — проговорила Кардинена жёстко. — Я ради одного тебя просила отсрочить, чтобы… ну, чтобы успеть тебя с рук на руки передать.

— А я никаких сделок через мою голову не допущу. Ты снова насчет Тэйна, что ли? Который нас выслеживает — никак не выследит?

— Дурень, — проговорила она с лёгкой безнадёжностью. — Теперь уж ладно, пришла беда — отворяй ворота. То есть откинула я внешний запор, успела. Толкни изнутри на себя — вся наружная маскировка вниз сползёт, створы уйдут внутрь, а Шерла с Сардером туда же затянет. Те, кто их заметил, смогут пока не надоест нас в осаде держать.

В этот миг снаружи донеслось дикое ржание в два голоса попеременно — Сорди не узнал бы, да вспомнилось, как в первый же визит на манеж оторопел, услышав храп распалённого самкой жеребца.

— Поздно, — хладнокровно сказала Карди. — Теперь будет то, на что нарывались.

Она поднялась одним бескостным движением и буквально сдёрнула своего мужчину с пола:

— Кирасу нацепи, кстати я её принесла. Это никак не сталь, скорее металлокерамика или нечто кремнийорганическое. От молнии защитит, я думаю. Вот бы Керта сейчас спросить.

А сверху уже налегла на всё в комнате гигантская хмурая тень, загородив последние клочья неба, и отчего-то вопреки ей люстра замерцала — от пола до потолка — оранжево-золотыми огоньками.

Оба кувырком бежали по лестнице вниз, а тень лилась за ними, дребезжа горящим хрусталём. Как они приоткрыли тяжеленные створки, как каждый перерубил саблей повод своего коня и взлетел в седло — Сорди не уловил.

Только увидел по обеим сторонам их временного жилья два войска, что отступили друг от друга на бросок кинжала и изготовились к бою. То, что подошло со стороны Сентегира, — пешие лучники в мохнатых темно-серых плащах с клобуками, натянутыми по самые глаза, по временам казалось волчьей стаей. Другое, неотступно следовавшее за ними с Кардиненой, крепко уселось в сёдла малорослых лошадок, и рядом с Тэйном, который выпустил поверх грубого панциря рыжеватые с проседью косы, стояли трое, высоко подняв над собою крест: не восьмиконечный, заметил Сорди, но протестантский «четверик» с выпуклой монограммой. Иван-Бенедикт, Кирилл-Николай, Мефодий-Мстислав. Туловище в броне, лица — в бородатых окладах, прочая растительность забрана в длинную, хитро переплетенную прядь ученика.

А во главе волчьего племени…

Тот, кто до того нагружал собой кровлю. Властный персонаж из сна. Всадник на статном вороном жеребце, что змеёй извивается под ним, в чёрной мантии с откинутым назад капюшоном: сверкают камни на рукояти сабли, заткнутой за пояс, светлые волосы струятся по плечам, будто вьюга, властно и пронзительно смеются белые, как серебро, глаза:

— Ай, моя джан. Зачем позвала, к чему приманила — тайным словечком перемолвиться была охота? Сплясать танец с булатными кастаньетами, как в старину случалось? Подо мной твой Бахр, у тебя на поясе — моя Тергата. Не обменяться ли нам вначале?