Кот-Скиталец

Следующий локальный конфликт вышел из-за причесок. Начался он с меня: моя парадная грива требовала ухода. «Панковая» ее часть – еще куда ни шло, а вот мункские длинные пряди сразу же попытались бескомпромиссно обкорнать. Артханг пригрозил покусителям тем же, но в приложении к совсем другому месту. Пришлось мне пожаловаться Эрмине лично (с переходными звеньями я в ту пору дружбы и знакомства не свела), и она предоставила в мое распоряжение отличного мужского куафера. Бывшего Болотника, представьте себе! Этот тупейный мастер, осевший на землю и более-менее усмиренный, был рад услужить мне и изобрел специально для меня нечто вроде стоячего каре с валиком свернутых прядей на спине, так что пришлось пожертвовать только узким кончиком моего долгого волоса. Звали его, кстати, не «Коваши-плюс», а по-андрски: Никион. Этот же парикмахер соорудил и Серене аж три вида убранств, каждое со своим смыслом. Здешнее дневное светило буквально вызолотило ее шевелюру, но в то же время усугубило неровность расцветки. Поэтому Никион слегка подвил распущенные волосы и забрал более светлые боковые пряди на затылке в вычурную застежку – получилась как бы пена на морской волне, с идентичным наименованием. Это была парадная прическа. Для завивки он заплетал ей на весь день девять тонких кос, смачивая ядреным пивом, и они били ее по спине во время бега и скачки, развеваясь по ветру, как девятибунчужное знамя. Называлось это, натурально, «Хоругвь». Но больше всего нам понравились две тяжелых, обсаженных кольцами дикарских косы, разделенные тонким, как лезвие меча, пробором и с медными наконечниками в виде стрел. Куафер мог бы не говорить нам, что так выглядело старинное боевое оружие инсанов: мы и сами это поняли.

– Ее высочество невеста светлолика, будто яростный воин племени нэсин, – произнес он с уважением, – и обильные пряди ее – волшебного цвета (может быть – цвета волшебницы, колдовского оттенка). – Я хочу еще более приблизить ее облик к облику древних владык.

Ого, подумала я, и тут скрытые симпатии к завоевателю. Чтой-то больно просто мне самой укатиться в ту сторону. Но вот надо ли?

Естественно, Мартин с полуоборота понял символику, но ни недовольства, ни радости по этому поводу ей не высказал. Однако в моем присутствии изрек:

– И боевую мощь, и гнев, и радость в этой земле приходится прятать в равной мере.

Получилось, что мы с Сереной некие свои симпатии выставили, а он благоразумно скрыл. Да-а!

Утреннее омовение также вызвало у детишек бурю страстей. Мы трое привыкли пользоваться в Лесу проточной водой, что была в изобилии, и даже мне, с моим рутенским опытом, трудно было привыкнуть, что может быть иначе.

– Водопровода нет – пускай, какая от него в гостинице была польза, если раковина с пробкой. Но там, если не хочешь в оборотной воде мыться, никто и не принуждает. А от здешней серебряной суповой миски с розовыми лепестками и удрать некуда.

– Разве что вылакать, – согласился Артханг. – Ни кувшина, ни кружки, ни мунка, чтобы на тебя полить. Может быть, ты на меня поплещешь? А потом на себя.

– Мало тебе болотного камыша, так и вовсе болото сотворить хочешь.

– Ох, но не думают же они, что…

– Видно, думают. Помнишь, как Шушанк говорил? Что старые андры полоскались все вместе в одной посуде.

– Фу. За кого они нас тут принимают, сестренка? За зверей?

– За андров, братик.

Вот-вот. И хотя я к их обиде не имею никакого отношения и личным своим положением вполне довольна, кто им бачок с краником, типа рутенского «титана», по знакомству раздобывал, привередам, и ведро для слива грязной воды? Я, кто же еще. То-то и оно.

Запись восемнадцатая

На пути Истины проигрывает тот, кто идет ради ненависти и управления, выигрывает следующий путем Любви, но прав только идущий своим собственным путем, но ошибается – только берущий путь других.

На улицу, вне пределов Замка, самое приятное было выбраться без Мартина и даже без его офицеров и порученцев. С ними все попросту превращалось в официоз и показуху, и он быстро ухватил, что мне лично этого не надо. Серене – куда ни шло, она по молодости еще почитанием не накушалась. Поэтому королю все чаще мешали – даже не дела, любой столичный босяк просекал, что у «первого аристо среди равных» дел нет, одна их демонстрация, – а некие нюансы. Ему не к лицу было посещать выставки неформальной живописи и интеллектуальной музыки, участвовать в научных и богословских диспутах, не освященных присутствием православных иереев, а косить под частную персону (вполне законный здесь способ камуфляжа) он брезговал.

А без него на улице начиналось снова-здорово:

– Ваше высочество! Нельзя водить свою собаку…

– Волка, господин полицай-офицер, волка!

– …без ошейника, намордника и поводка. Подумают, что бесхозная или бродячая псина.