Коварный искуситель

Похоть, напомнил он себе. Это всего лишь похоть. Это стеснение в груди, эта жаркая волна, которая подхватывала его каждый раз, когда он смотрел в ее глаза, – все это ровно ничего не значило, черт возьми.

Лахлан еще в пору юности усвоил правило: сделай женщину счастливой, и она сделает счастливым тебя, – и всегда следил, чтобы женщина получала удовольствие.

А сейчас ему доставляло несказанное удовольствие проникать языком в восхитительную глубину ее рта, исследовать руками изгибы тела. Несмотря на худобу и тонкую талию, ее груди были упругие и полные, идеальной формв, ягодицы небольшие, но округлые, плотные.

Лахлан не спешил. Приподняв ладонью грудь, наслаждаясь головокружительным ощущением этой мягкой роскошной плоти, он, слегка сжав, начал ласкать твердый сосок большим пальцем, пока язык описывал медленные, ленивые круги у нее во рту. Ему не хотелось спешить, пусть бы этот поцелуй длился вечно. Какой нежный, сладкий рот! И с каким жаром она ему отвечала! А эти тихие вскрики и стоны так согревали ему сердце, что хотелось никогда не размыкать объятий!

Похоть, будь она проклята! Она его манила, увлекала туда, куда он идти не хотел, соблазняла своей исходившей из сердца нежностью, каждым движением языка пытаясь заставить вырвать у него то, что он никак не хотел отдавать.

И добилась своего, видит Бог. Он почувствовал стеснение в груди, что-то схватило за сердце, наполнило теплом и нежностью.

Ему не нравилось то, что с ним происходит, как это ни назови. Нельзя, чтобы это случилось опять. Черт, кого он пытается обмануть? Он никогда не испытывал ничего подобного. Это не просто желание, а что-то более глубокое, гораздо сильнее зова плоти – нечто такое, что ему не предназначено.

Эта женщина не для него, вот что. Слишком много условий – и слишком большие надежды. Нужно вернуться в свою колею. Он оторвался от ее губ.

Она взмахнула ресницами, пытаясь увидеть сквозь исполненную страстной неги пелену, туманившую ее огромные синие глаза, почему он отстранился. Длинные светлые волосы, вспыхивавшие отблесками пламени костра, падали ей на лицо спутанной копной, придавая такой вид, что невозможно было оторваться.

Лахлан стиснул зубы, запрещая себе даже смотреть на приоткрытые алые губы, с которых срывались легкие судорожные вдохи, и призыву которых невозможно было противиться.

– Раздевайтесь.

Она удивленно взмахнула неправдоподобно длинными ресницами.

– Что?

Глядя ей в глаза, он грубо объяснил:

– Не в одежде же мне вас… иметь.

Маленькая морщинка залегла между ее бровями, и он ощутил болезненный укол в сердце, но постарался сохранить самообладание. Если она этого хочет, то получит, но на его условиях. В каком-то смысле его намерения не оставляли сомнений.

Белла колебалась, и Лахлан было решил, что она возмутится, но вот смущение исчезло, лицо ее прояснилось. Она даже глаз не отвела, а, сощурившись, молча мерила его испытующим взглядом.

– Вот, значит, как?

Он скрипнул зубами.

– Именно.

Поджав губы, Белла начала медленно снимать одежду, и чопорность ее движений подсказала ему, что она в ярости. Он ее не винил: сама напросилась.

Плед, камзол, рубашка, брюки, чулки, башмаки… один за другим предметы мужского гардероба падали к ее ногам, и с каждым его сердце ускоряло свой ритм.

Наконец она встала перед ним гордая: мятежная в полной, абсолютной и колдовской наготе – и насмешливо повела бровью:

– Надеюсь, я оправдала ваши ожидания?

У Лахлана пересохло во рту, он едва дышал, словно превратился в камень. Боже, зачем спрашивать? Она была прекрасна. Похудевшая и хрупкая, но оттого ничуть не подурневшая: полные упругие груди, узкая талия, мягкие округлости бедер, длинные стройные ноги и безупречная кожа цвета слоновой кости, оскверненная кровоподтеками, которые все еще виднелись на груди и шее.

При виде синяков в нем вспыхнул было гнев: Лахлан не забыл, что сделал с Беллой тюремщик, – но тут же проснулся защитник. Ему захотелось заключить ее в объятия, прижать к груди, беречь и лелеять – всегда.

Лахлан намеревался доказать ей, что все это исключительно следствие плотской страсти, но странная смесь силы и слабости пробудила в нем чувства, которых он никогда дотоле не испытывал. Сейчас он напоминал себе кузена Максорли, или Маклауда, или Кэмпбелла. Она его смущала, делала из него полного идиота, внушала мечты о том, чему не суждено сбыться.

Или он ошибается?

Он посмотрел ей в глаза, и Белла сказала, ничуть не смутившись:

– Ваша очередь. Если вы хотите смотреть, чем я хуже?

Она хотела знать, как далеко он зайдет. Что ж, он ее не разочарует.

– Разденьте меня сами.

Лахлан хотел быть достойным противником, но его выдал внезапно севший голос, стоило лишь представить, как ее руки дотрагиваются до него…

Господи, похоже, он теряет голову!..