Коварный камень изумруд

Слуги генерал-прокурора принесли хрустальную чашу на целый штоф водки. И водку принесли. Чашу налили до краёв. Только неверно колыхнуть, водка прольется. Оставшись один на один с генерал-прокурором, «Колдун» пошептал над водкой, присев у порога огромного кабинета, потом понёс штоф, стараясь не колыхать водку, к большому, в полтора роста, портрету императрицы, висевшему позади рабочего стола графа Самойлова. Слева от стола располагалось большущее окно, шторы раздвинуты. Солнце косо било в окно, и тут Самойлов явно увидел, как из глубины, со дна чаши, освещённые солнцем, поднимаются к поверхности пузырьки... Нет, не пузырьки, а как бы тоненькие столбики из белых пузырьков.

— Вон тот столбик, — прошептал «Колдун», — ейный сын Павел. Тут вон, сбоку, ещё ейные дети, но тех никто не видел, да некоторые уже и мертвы. А вот тот столбик, что идёт наискось, ваше высокопревосходительство, это дни её жизни. Столбик её судьбы... Видите, столбик не доходит до краёв чаши. На четыре пальца не доходит.

Самойлов уже было разочаровался в гадании и хотел «Колдуна» отправить назад в крепость да посадить там сразу в карцер, но тут «Колдун» чуть не в полный голос крикнул:

— И Павел, сын ейный, тоже недолго мать переживет! Года на четыре! Гляньте на его столбик!

Столбик Павла странно качался в чаше, будто хотел упасть. Пузырьки в водке, те, что формировали столбик Павла, лопались и сразу исчезали, не доходя до края чаши. Много не доходя, но на палец выше, чем столбик Екатерины Алексеевны, лопались пузырьки сыночка её, Павла Петровича.

Самойлов уставился на колдовские столбики в водке, но, видать, сила гадания пошла на убыль, столбики рассеялись, и в чаше колебалась просто водка безо всяких чертовских приблуд.

Самойлов схватил чашу за край, хотел выплеснуть водку в камин, но «Колдун» держал чашу цепко:

— Нельзя! Порвётся нагаданная линия! И тогда смерти не случится в урочный час!

— А куда её теперь? Водку-то куда?

— А вы выпейте, ваше высокопревосходительство. Вашим именем гадал ось, пусть в вас и останется!

— Ты, мужик, одурел! Куда мне такую пропасть водки? Помру! Надо вылить!

«Колдун» вцепился в чашу, тянул к себе. И совершенно синими глазами, бешено, будто Иисус с иконы, смотрел на генерал-прокурора.

— Число и месяц скажу, отдай мне водку, — прошипел «Колдун».

— Водку колодникам нельзя, — упорствовал граф Самойлов.

— А вот ежели водку выльешь, то не умрёт, — шепнул «Колдун» и убрал руки с чаши.

Граф Самойлов одновременно с ним опустил свои руки. Как успел проклятый волхователь подхватить полную водки тяжеленную чашу возле самого пола — тоже колдовство.

Генерал-прокурор империи схватил со стола тяжёлый подсвечник:

— Число, и месяц, и год — говори мне! Иначе башку тебе разобью!

«Колдун» опять остро глянул на графа, вроде прожёг взглядом, приложился к чаре и большими глотками выпил, паразит, махом, целый штоф монастырской водки! Та водка не «казёнка», а настоящей крепости, на родниковой воде сброженная. С одного штофа «монастырки» здоровые и крепкие пьющие люди сразу падают, а тут — колодник выпил! Он кроме квашеной капусты да воды с хлебом ничего три года не ел!

Волхователь карельский утёр усы и бороду от водки, совершенно трезво сообщил:

— Стало быть, шестого числа, месяца грудень, от сотворения мира между Богами и людьми году в семь тысяч...

Самойлов не удержался, резнул «Колдуна» кулаком в глаз. Кулак обтягивала белая перчатка. Место, каким ударил, на перчатке тотчас стало краснеть. Но граф до того рассвирепел, имея задёрганные мысли в голове, что крови на перчатке даже не удивился. А проорал:

— Каркай мне по-русски, лопарь чертов!

— Каркаю я, ваше высокопревосходительство, по-византийски, по старому канону. Ежели так нельзя, то вот, извольте, — шестого ноября 1796 года и помрёт. Ей здесь почти ничего жить не осталось.

Тут мужика качнуло и качнуло основательно. Эк его, столько водки в брюхе!

«Ну, ежели «Колдун» помрёт, так оно и лучше».

— Не помру я, ваше высокопревосходительство, — скучным голосом произнёс мужик, — а вот чашу эту надобно изничтожить.

Он вдруг бросил чашу богемского хрусталя в камин, чаша хлопнулась о кирпичи и осколками брызнула в пламени.

— Мне бы хлебца теперь, ваше высокопревосходительство, да луку, да каши горячей...

— Получишь в каземате! — вдруг заорал граф Самойлов. — Получишь в каземате!

— Не дадут в каземате, — очень скучным голосом опять проговорил «Колдун». — Стану просить, сунут в мешок каменный. У тебя же, ваше высокопревосходительство, в соседней комнате буфет приспособлен для личных нужд. Там и рыбец красный, и хлеб белый, говядина отварная и яблоки мочёные, клюква и морошка опять же в серебряной чаше на льду стоит. Дай!

— Это ты... Это ты что же это, а? — совсем рассвирепел генерал-прокурор. — Подглядывал в мои кабинеты?

А внутри противно заныло. Как это он, гад, узнал? Ибо некогда и нельзя было колоднику заглянуть в «отдохновенный кабинет» генерал-прокурора империи. Всё время на глазах был! Что деется? Как это он?

— А так это я, — прошептал «Колдун». — Умеючи.