Ковен отверженных

Лицо женщины смягчается, когда она замечает меня, и я отставляю тарелку и отхожу, чтобы поприветствовать ее. Не теряя ни секунды, она передает пироги одному из своих партнеров и в следующую же секунду крепко обнимает меня. Мама Нокса не говорит ни слова, и все же я чувствую в этом объятии радушие, беспокойство и надежду. Я не бегу от этого контакта. Наоборот: еще крепче сжимаю ее в надежде, что ей передадутся мои заверения и готовность стать для ее мальчиков всем, чего они заслуживают. Понятия не имею, как может объятие передавать все то, что оно сейчас передает, но она тепло кивает мне и отстраняется, и я понимаю, что мы испытали одно и то же – что мы друг друга поняли.

– Меня зовут Риз, но думаю, будет лучше, если ты будешь называть меня просто мамой.

Риз несильно сжимает мои плечи, а затем притягивает Нокса в свои объятия, после чего повторяет то же самое с Райкером. Оба получают по поцелую в щеку, и она отходит, забирая пироги из рук отца номера три. Затем начинается толкучка вокруг еды, и тяжелый груз непринятия, все это время сидевший в моем сердце, исчезает, словно незваный гость.

Глава 21

Я наблюдаю за тем, как огонь пожирает очередные подкинутые в костер бревна. Древесина обугливается и чернеет, когда огонь безжалостно поглощает ее, забирая все, что у нее есть, и неважно, хочет она этого или нет. Родня Нокса и Райкера смеется и шутит, и все едят, сидя под усыпанным звездами небом и наслаждаясь близостью к костру, а ночной воздух полнится звуками веселья.

Откидываюсь на спинку раскладного стула в попытке найти в своем желудке место для четвертого куска персикового пирога.

– Как ты там, Пищалочка? – спрашивает Райкер, убирая начинку с уголка моего рта. Он подносит руку к своим губам, и я завороженно наблюдаю, как он слизывает капельку этого персикового великолепия со своего большого пальца. Твою мать, это было горячо! Рассеянно запихиваю в рот очередной кусок аппетитного лакомства со слоеной маслянистой корочкой и глазированными персиками в сахаре и пряностях, одаривая Райкера мечтательной улыбкой фанатеющего по пирогам человека. Он смеется, и такой же рокот раздается со стороны сидящего по другую руку от меня Нокса.

– Кажется, она захмелела от счастья, – что скажешь, Нокс?

Нокс наклоняет голову, рассматривая меня со всех сторон и делая вид, что глубоко задумался над вопросом.

– Ага, она точно захмелела от счастья, что съела этот пирог. Я бы даже сказал, что кое-кто прямо серьезно навеселе.

Я смеюсь и пихаю обоих локтями, засовывая остатки пирога в свой ненасытный рот. Одобрительно мычу и задумываюсь о том, достаточно ли я близка с их семьей, чтобы расстегнуть штаны и явить свой полный еды живот во всей красе.

– Неудивительно, что вы тут такие мощные: с такой едой надо целый день пахать в зале, чтобы сжечь все калории, полученные за один прием.

Райкер и Нокс усмехаются, а я вытягиваю ноги, устраиваясь в кресле как можно удобнее. Оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что никто не обращает на нас внимания, и задаю вопрос, который мучил меня с момента знакомства с этой семьей.

– Э… не судите меня строго, но как так получилось, что меня обошла информация о том, что вы братья? – спрашиваю я, снижая громкость своего голоса практически до шепота.

Райкер мило улыбается, покачивая головой.

– Мы не родственники. Мы братья по духу и обстоятельствам, но не по крови.

Они с Ноксом соприкасаются кулачками, и я в замешательстве морщу брови. Райкер притягивает меня к себе и нежно целует в нахмуренный лоб.

– Когда мне было четыре года, моя мама и один из отцов погибли в результате несчастного случая; она была беременна, – начинает он. – Два других моих отца тяжело это восприняли. Один уехал из Утешения по неизвестным мне причинам, а единственный оставшийся родитель просто не знал, что со мной делать. Он по-своему пытался, но потерял слишком многое и впал в депрессию. К сожалению, случившееся так сильно его сломило, что он просто не смог оправиться.

Я наклоняюсь к Райкеру, отзываясь на его боль, которая слышится в каждом слове. Знаю, каково это – рассказывать о подобных вещах так, будто это нечто обыденное, потому что для тебя самого оно уже и стало почти что обыденным, и все-таки знать, что это неправильно, и чувствовать боль, которая никогда никуда не исчезнет.

– Мне было семь, когда старейшины лишили моего отца родительского права. А с Ноксом мы дружили еще в школе, но из-за проблем у меня дома мы никогда не общались вне уроков. Но когда мне понадобилось место, куда бы я мог пойти, они вступились и попросили, чтобы им разрешили оформить опекунство. С тех пор я и живу с ними. Риз – моя мама, а они – все мои отцы, во всех отношениях, кроме биологического.

– Ты видишься с тем своим отцом? – нерешительно спрашиваю я.

Глаза Райкера на долю секунды отрываются от моих, и когда он снова поднимает взгляд, я замечаю боль в глубинах синевы.

– Он покончил с собой через несколько недель после того, как лишился меня.