Ковентри возрождается

Гауер-стрит. На доме, увы, нет номера; просьба ориентироваться по большой урне у парадной двери.

Я во все глаза смотрела на объявление профессора Уиллоуби Д'Ерезби, висевшее за стеклом газетного киоска, когда ко мне подошел человек с портфелем служащего и встал рядом. Было пять часов утра. Пустынная черная улица слабо поблескивала. Желтый свет из газетного киоска падал на его черные шнурованные ботинки. Он откашлялся:

— Вы работаете, девушка?

— Да, трубочистом, но обслуживаю собственную трубу.

Он взглянул на меня. У него было приятное глупое лицо. Он был разочарован.

— Извините за беспокойство.

Он повернулся и пошел по улице. Его туфли громко цокали по тротуару.

Он шел, как человек, которому некуда идти. Я держалась поближе к лужице света и наблюдала за ним. Он обернулся и посмотрел на меня. Несколько мгновений мы не сводили друг с друга глаз. Лондон одержал-таки надо мной полную победу. Я обезумела от голода и ужаса. Он снова подошел ко мне, помахивая портфелем. Очень тихо произнес:

— У вас есть куда пойти?

— Нет, а у вас?

— Нет.

— В парк?

— Да, хорошо.

— Не слишком холодно?

— Нет.

Он взял меня за руку; он был навеселе. Спросил, как меня зовут. Я отказалась назвать себя. Он сказал, что его зовут Лесли и он опоздал на поезд. У него не хватало трех зубов. Мы шагали молча, пока не вышли на площадь. Ворота парка были заперты.

— Через забор перелезешь? — спросил он своим тихим голосом.

В ответ я ухватилась за низко свисавшую ветку и взобралась на ограду. Какое-то время я стояла на ней, сохраняя равновесие, чувствуя себя очень удобно в поношенной одежде и тапочках; я готова была прыгать, бегать и кувыркаться в траве.

Он перелезал дольше меня. Лез осторожно, медленно, и я сказала:

— У тебя всего один приличный костюм, да?

— Тот, который на мне, — ответил он. — Я в нем хожу наниматься на работу. Правда, работы я так и не получил, — добавил он. В парке он снова взял меня за руку. — Не люблю темноты, — сказал он.

Мы легли рядышком, а над нами качались деревья. Стал накрапывать дождь.

— Откуда-то пахнет сажей, — сказал он.

— Это от меня, — откликнулась я.

Он снял свою белую рубашку и, аккуратно сложив, убрал в портфель. Он начал дрожать от холода. Я посоветовала ему надеть пиджак.

— Нет, — сказал он. — Мы скоро согреемся.

Несколько мгновений мы тихонько лежали бок о бок под дождем, потом он вежливо спросил, готова ли я начать. Мы начали, продолжили и завершили. В три минуты все было кончено. Он с трудом переводил дух, на его спине светилась в темноте влажная сетчатая майка.

— Что ж, очень было славно, — произнес он, когда мы разъединились и вновь стали двумя отдельными телами.

— Спасибо, — ответила я.

Можно было подумать, что мы говорим про кусок домашнего пирога. Небо стало светлеть, и мы перешли к обсуждению моего гонорара.

— У меня всего-навсего несколько фунтов, — сказал он и принялся выворачивать карманы, как будто я обвинила его во лжи. Для пущей достоверности он раскрыл портфель. Я заглянула в него.

— Можно мне взять сигареты и пакетик конфет? — спросила я.

— Да, — ответил он, — а еще могу дать два фунта.

Он вручил мне монеты, и я прижала их к щеке. Я ела карамель, курила сигарету, а Лесли тем временем рассказывал о своей жене и о том, как сильно он ее любит. Незаметно подкрался день. Стало светло. Мы поднялись с земли.

— Я и не знал, что ты такая прелестная, — сказал он. — У тебя волосы свои?

— Нет, парик, — ответила я и побежала к ограде, взобралась на нее, соскочила и умчалась искать дом профессора Уиллоуби Д'Ерезби.

16. НЕОБЫЧНЫЙ ДОМ

— Фамилия произносится Д'Арби, — прокашлял профессор Уиллоуби Д'Ерезби, глядя на меня с крыльца своего дома на Гауер-стрит. — Слушайте, как вы блистательно чумазы, а? Вам машины нравятся, а, их шум и запах?

— Нет.

— Жаль, а вот я весьма неравнодушен к запаху дизеля, и знаете, милая, я просто на седьмом небе, когда под окном кабинета вдруг заскрежещет передачами здоровенный грузовик. Странно, правда?

Со счастливым выражением лица и стараясь набрать в легкие побольше выхлопных газов, он смотрел, как в час пик с ревом несется по Гауер-стрит в обе стороны транспорт, потом швырнул горящий окурок в урну возле подъезда, где уже скопились сотни таких же окурков, и кивком пригласил меня в дом. Он немедленно зажег новую сигарету, закашлял, поперхнулся дымом и сказал, вытирая слезящиеся глаза:

— «Бенсон» курите?

— Да, — ответила я.

— Так я и думал. У меня потрясающий нюх на сигареты.

Его сверхизысканный, аристократический выговор звучал для меня как иностранная речь. Когда он говорил, мне приходилось напрягаться, чтобы его понять.

Я было собралась зайти в кухню, но он, положив мне руку на плечо, остановил меня.

— Вероятно, я должен предупредить вас, что моя жена психолог и дома никакой одежды не носит.

Из кухни донесся дикий смех, потом пронзительный голос крикнул:

— Кончай ерунду городить, Джерард, и тащи ее сюда. Уж голую женщину-то она видела и раньше.

— Опять ты ругаешься, Летиция, а ведь еще нет и двенадцати.