Козьма Прутков и его друзья

На Красной площади был отслужен молебен, солдатам раздали кресты. Толстой тоже получил большой солдатский крест. На фотографии того времени у Толстого длинные, опущенные книзу усы и крест поверх рубашки.

Стотысячная армия прошла маршем всю Москву и двинулась через Серпуховские ворота дальше, на юг, походным порядком, так как железных дорог в России стараниями Канкрина и воспитанных им преемников не строили.

Толстой задержался, собираясь нагнать полк потом. Владимир Жемчужников проделал весь путь с солдатами. Из Задонска он писал отцу:

«Мы подъехали прямо к церкви... Я отслужил молебен чудотворной иконе Божией Матери, молясь не о том, чтобы остаться живым (Бог знает — нужна ли моя жизнь — потому Сам укоротит или продлит ее), но о том, чтобы исполнить свой долг, как следует, и умереть честно и по-христиански, успев помолиться также и о том, чтобы благословил Бог тебя и род твой»⁶.

Странно читать это у не раз высмеивавшего церковь и ее служителей, самого либерального из друзей Козьмы Пруткова. Дыхание смерти вновь окунуло его в богобоязненное детство...

4

Художник Лев Жемчужников выехал в Крым раньше братьев. Он рисовал «грустные картины» застрявших в грязи обозов с боеприпасами. «От недостатка в порохе, бомб, ядер, гранат и пр. через Ростовцева было отдано секретное распоряжение, чтобы на пятьдесят выстрелов неприятеля отвечать пятью. По степи валялась масса трупов лошадиных и воловьих, более и более встречали раненых, которых везли, как телят, на убой; их головы бились о телеги, солнце пекло, они глотали пыль, из телег торчали их руки и ноги, шинели бывали сверху донизу в крови. Меня все больше охватывала жалость и досада, а фантастические мечты о картине Севастопольской обороны исчезали и, наконец, не только исчезли, но и дух мой был возмущен до крайности, и меня взяло отвращение от войны».

В Севастополе не хватало питьевой воды, солдаты «против штуцеров отстреливались дрянными ружьями», интенданты воровали, поставщики, все те же гинцбурги и горфункели, наживали сказочные состояния. Они, писал Жемчужников, «не доставляли мяса, полушубков, разбавляли водку...» Генералы-штабисты оказались неспособными вести планирование боевых операций. «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить...» — распевали в Севастополе на мотив «Я цыганка молодая» песню Льва Толстого, присочиняя к ней все новые и новые куплеты. Про князя Горчакова, нового командующего, Жемчужников услышал такое добавление: «Много войск ему не надо, будет пусть ему отрада — красные штаны...»

Когда умер Николай I, жена наследника плакала и все повторяла: «Pauvre Alexandre, pauvre Alexandre!», Алексей Толстой пытался ее утешить. Первое решение «бедного Александра» было изменить форму обмундирования. В Севастополе недоумевали: «Такое ли теперь время, чтобы заботиться о форме мундиров», и по примеру прозвищ прежних царей — Александр Благославенный, Николай Незабвенный — придумали еще одно : Александр портной военный.

Лев Жемчужников был в Севастополе, когда начался второй генеральный штурм города. На его глазах уходили солдаты и матросы за вторую линию обороны. Под жестоким артиллерийским огнем противника оставалось пять-шесть тысяч солдат. И в который раз уже они отбросили шестидесятитысячную армию союзников и сами перешли в атаку. Командующий Горчаков приказал начать отступление из Южной стороны Севастополя. Многие солдаты и матросы плакали, не желая покидать города, где погибли тысячи их товарищей.

Горчаков в своем приказе писал: «Храбрые товарищи, грустно и тяжело оставить врагам нашим Севастополь, но вспомните, какую жертву мы принесли на алтарь Отечества в 1812 году: Москва стоит Севастополя! Мы ее оставили после бессмертной битвы под Бородиным. Триста сорока девятидневная оборона Севастополя превосходит Бородино!»

Войска отступили в полном порядке и заняли оборону на Северной стороне и к востоку от города. Но Жемчужников, человек штатский, воспринял отступление трагически. Оно показалось ему паническим, а «реляция главнокомандующего» — лживой. Он не понял, что именно героические контратаки русских солдат, а не глупость неприятеля, дали возможность нашим войскам отойти, сохранив боеспособность. Он видел лишь негодные кремневые ружья солдат, «бесполезную трату сил», «русское авось», бессмысленные передвижения войск...

Недалекий в сврем озлоблении, так и не понявший духа Севастополя, Лев Жемчужников выехал из Крыма на Украину. В Линовице у него была возлюбленная, крепостная девушка Ольга, ставшая впоследствии его женой. Там он получил известие о том, что через Ахтырку будет проходить полк стрелков, в котором служили его братья.

Он часто выходил за город встречать его и наконец увидел колонну, впереди которой шли его дядя Лев Алексеевич, брат Владимир Жемчужников, бывший предводитель тульского дворянства Алексей Бобринский, ставший командиром роты... Лев присоединился к полку и пробыл со своими две недели.