Крамола. Книга 1

— Мне тоже доводилось, — вдруг признался он, глядя на свои руки. — Одного сам стрелил, пленного. Куда девать было? Сами чуть не пропали, не отпускать же… А матерый был офицерище, злой. Да еще раненый, правда, не сильно. Я наган наставил… А он не боится, хотя ведь знает, что шлепну! Понимаешь? Хоть бы чуть струсил. Гордый был. И спокойный какой-то… Только плюнул. — Бутенин незаметным движением утер щеку. — С той поры и зарекся. Кого в расход надо — вон комендантский взвод, ихняя забота… А что, Андрей Николаич, они потом не мучают?

— Кто?

— Да эти… Мертвые…

— Меня не мучают. Мертвые живых не мучают. Обычно все наоборот.

— Хладнокровный ты человек, — будто бы позавидовал Бутенин и вздохнул. — А кто со стороны бы послушал? Ведь как забойщики со скотобойни. Разговор-то меж нами какой? Какой разговор-то?!

Андрей отставил стакан и решительно подошел к двери купе.

— Хочешь совет? Если ты человек военный — выбрось все из головы. Забойщики — это непрофессиональный сброд, банда. А солдат всегда выполняет свой долг. И получает за это награды… Не мы придумали!

Он приоткрыл дверь и обернулся к Бутенину, напряженно стоящему за спиной.

— Знаешь, какая между нами разница? По большому счету?

— Какая? Ты — арестованный, я — конвойный…

Андрей поморщился, однако сказал терпеливо:

— Ты еще будешь убивать, а я — нет. Нет! Понял? Никогда! — Он взял его за ремень портупеи, подтянул к себе. — А знаешь, чему я радуюсь? В чем покой нахожу? Теперь — только меня можно убить. А я уже никого! И это хорошо, что меня расстреляют. В этом есть момент искупления. Понимаешь?

— Нет! — прошептал Бутенин и потряс головой. — Не понимаю…

Солнечные пятна метались по стенам, словно отблески далекого пожара, искрилась влажная земля, космы паровозного дыма закручивались в спираль и ввинчивались в небо.

— А я вот свою разницу между нами вижу, — вдруг сказал Бутенин. — Разница в том, Андрей Николаич, что я из простых людей, а ты — барин.

— Ну-ка, ну-ка, — оживился Березин. — И тут классовость?

— А как же! — обрадовался Бутенин. — Когда я понял всю классовую разность — сразу стало ясно что почем, до самых до корней. Умнющий был человек Карл Маркс. Как озарение было — вон от чего все происходит!

— Так от чего? — поторопил Андрей.

— Я из трудовых людей, — немного помолчав, заговорил Бутенин. — Меня к труду приучали, так сказать, на мирное дело настраивали. А из бар все больше офицеры, военные. У них в домах глянешь — сабли, ружья, пистолеты. Даже шпаги и мечи попадаются. С детства ребенка воевать учат, на лошади ездить, рубить, стрелять…

Андрей усмехнулся, но сказал сухо и отрывисто:

— Убивать было противно любому человеку. И ты не старайся, Бутенин, привязать сюда классовые отношения. И Карл Маркс не привяжет.

Бутенин упрямо покусал губу.

— Не-ет, все равно… Классовая разность! Я ведь тебя не осуждаю, Андрей Николаич, и обидеть не хочу… Но все зависит от того, в чьих руках средства производства и какого они вида! Соха или ружье!

— А как же защищать отечество? — в упор спросил Андрей. — И ты запомни, Бутенин! Нас учили защищать Россию, а не убивать друг друга! А вот Маркс учит другому! Пойди, говорит он, и отыми богатство! Оно — твое, и ты — гегемон!

— Маркса не трожь, — тихо и сердито проговорил Бутенин, и лицо его, мгновение назад живое и осмысленное, стало непроницаемым, тяжелым. — Разве вы его защищали, отечество-то? Солдат! Крестьянин! А вы командовали. И потом, надо ли было его защищать, такое отечество?

— Какое-такое? — осторожно спросил Андрей, ощущая прилив гнева. Закололо в кончиках пальцев, трогающих шрам.

— А бесправное и эксплуататорское! Да гори оно синим пламенем! Вот революция — другое дело. Революция наша, рабоче-крестьянская, значит, народная. Между прочим, я доброволец, и за революцию мне жизни не жалко,

— Что ж, значит, до революции у нас отечества не было? И России не было? — Андрей смотрел в окно, чтобы не показывать Бутенину своих глаз: вдруг отчего-то накопились слезы. — Откуда же тогда все это взялось?

— Я не говорю, что не было, — поправился Бутенин. — Было…

— А что я сейчас защищаю? Вернее, защищал? — спросил Андрей. — И те сорок тысяч офицеров, которые в Красной Армии?

— Вот это мне и интересно! — подхватил Бутенин, оглядываясь по сторонам, словно ища единомышленников. — Давно думаю, а спросить не у кого. Первый случай выпал, чтобы вот так, с глазу на глаз. Я же не верю, что вы с открытой душой в революцию! Убейте меня, не верю. Какой-то расчет у вас…

— Тебя, Бутенин, когда-нибудь погубит подозрительность, — сказал Андрей, теряя интерес к разговору. — Классовое недоверие…

— Это — революционная бдительность! — подчеркнул Бутенин. — Так ответь: что теперь защищают бывшие офицеры?

— Отечество.

— Какое? Новое или старое?

— Отечество всегда одно, если оно — отечество!

Бутенин замолчал, сосредоточенно перебирая ремни на груди. Побагровевшее лицо набрякло, тугой ворот гимнастерки давил горло.