Красиво жить не запретишь

Жукровский знал, что достаточно ему протянуть руку, как сдержанная дама тотчас покинет вершины и окажется в его объятиях. Но Жук не протянул руки. Телефонами они все же обменялись. Он забыл цвет ее глаз, ее прическу, но смутно припоминал, что жила она одна, в новом микрорайоне. В этот вечер он хотел от нее очень немногого: горячую ванну и чистую постель. И получил желаемое.

В качестве хозяйки Нина Львовна оказалась выше всех ожиданий. Не докучала гостю бабьим любопытством, посчитав достаточным объяснением его появления в Риге и в ее доме острый семейный конфликт, который в скором времени должен завершиться только разводом.

Пока Жукровский наслаждался ванной, она испекла русские блины, выставила на стол шпроты, маринованные огурцы, копченое сало, нарезала российский сыр. Ужинали со вкусом, не спеша, под песни Окуджавы. Нина Львовна рассказала, как лет десять назад познакомилась с бардом. Выпили за хороших людей, за хозяйку дома, за несгибаемых и непотопляемых. Жукровский пил водку, Нина Львовна — белое грузинское вино.

Ему нравился уютный удобный дом, начинала нравиться и хозяйка. Мысль о том, чтобы стать ее любовником, уже не вызывала внутреннего протеста, напротив, она казалась заманчивой. Женщина в таком возрасте не будет афишировать перед приятельницами нового друга. Вопрос о замужестве ее мало волнует, иначе она бы не жила одна. Неделю-две можно пожить, как у Христа за пазухой. Он был немногословен:

— Нина Львовна, дорогая, я, как больная собака, ищущая травку для исцеления, нашел ее, травку — Рига, тепло вашего дома. Тронут. Благодарен.

— Собака не показалась мне больной: ясные, блестящие глаза, хороший аппетит. Спать хотите?

— И я о том же. Травка столь благоприятна, что в данную минуту мне кажется, что в моей жизни нет никаких проблем, стрессов. Спать хочу, но хотел бы еще с полчаса посидеть с вами за чашкой чая.

— У меня, увы, есть только «Бодрость» да грузинский, экстра. Но весь секрет, знаете ли, в том, как заварить чай.

— Я помогу убрать со стола. И не говорите, что ваше любимое занятие — мытье посуды.

— Нет-нет, не скажу. Ложь простительна разве что во имя спасения, я не хочу вторгаться в ваш заповедник, но все же: на завтра у вас есть какие-то планы? Может, хотите посмотреть Ригу?

— Спасибо, хочу. Но в весьма умеренной Дозе.

— А купить вы ничего не собираетесь? Завтра — суббота.

— Так, мелочи. Позвольте пригласить вас завтра на обед, ресторан выберете сами.

— Благодарю. Тогда пора спать, иначе что за вид будет у меня в ресторане! Я приготовлю вам постель в первой комнате.

Суббота оказалась малоподходящим днем для продолжительной прогулки. Они побывали лишь в Домском соборе да в нескольких магазинах, в кафе на улице Кирова съели по паре домашних пирожков и выпили кофе. Затем удачно решили вопрос с машиной, поместив ее на автостоянке. Жукровский загнал ее так, что номера не просматривались ми с одной стороны.

Обедали не в ресторане, а в одной из трех небольших комнат кафе, где и готовили и обслуживали на элитном, по советским меркам, уровне. В приглушенном боковом свете Нина Львовна выглядела лет на тридцать пять, ее льдисто-зеленые, удлиненные глаза были прекрасны, низкий голос, звучащий тепло-иронично, замедленно, пробуждал чувство покоя. Он сейчас не только ждал эту женщину, но и опасался ее сдержанности и ироничности, подозревая, что его стремительная, в нынешний же вечер, попытка близости может закончиться лишь шуткой с ее стороны. Это был новый, неизвестный ему тип женщины, деловой и привлекательной, самостоятельной и умной, жизнерадостной и насмешливой. Живя одна в двухкомнатной, хорошо оборудованной квартире, не считала она себя в чем-то ущербной, не тревожил, не терзал ее и собственный возраст. Никто бы не заподозрил ее в кокетстве, но, черт побери, как иначе понять ее то лукавую, то добродушную улыбку, ее пристальный оценивающий взгляд!

Вот в чем разгадка, заключил он: она из тех женщин, которые, даже в пятьдесят, выбирают сами. А ему не дано времени на предисловия, только став ее любовником, он может задержаться в ее доме.

В двенадцать Нина Львовна постелила ему на том же диване, пожелала спокойной ночи. Вскоре полоска света под дверью спальни исчезла. Он же долго не мог уснуть и будущее представлялось сплошь в темных красках. Проснулся, когда еще не было и шести, от тягостного сна: Черноусова в широкой ночной рубахе, с патлами седых волос, окровавленными губами кричит ему: не отдам, не отдам тебе тыщу! Достоевщина какая-то… Поднялся, вышел в кухню, закурил. Спать больше не хотелось.

В семь тридцать в кухне появилась Нина Львовна, в длинном шелковом халате, укутанная в черно-алую шаль, причесанная, со слегка подкрашенными губами.

— Кто рано встает, тому, говорят, Бог дает, — то ли пошутила, то ли поддела она.

— Крепкий, долгий сон только у младенцев и дураков, — отозвался он.

— Вас, полагаю, не мучают проблемы взаимоотношений с Америкой? Или судьба академика Сахарова?

— Не мучают, увы…

— Кстати, я случайно, у общих знакомых, встретилась с женой Сахарова, Еленой Боннэр. Умная баба, хищница.

— Поставить чай?