Красные и белые. На краю океана

— Все, что касается государя и государыни, интересно, тут каждая мелочь исторична,— живо согласился Елагин. — Кстати, я все еще не понимаю, почему именно Тобольск оказался местом царской ссылки?

— Опоздавший пьет двойную. — Каролина Ивановна налила вино Елагину. — Вам рюмочку для вдохновения, Боренька.

— Благодарю! Ваше здоровье! — Боренька сделал значительное лицо и продолжил: — Тобольск понравился Керенскому тем, что удален от эпицентра революционных бурь. В городке ушкуйников, старообрядцев, монахов, купцов тогда еше не разгорались революционные страсти и большевики не возбуждали народ. В Тобольске к тому же был губернаторский дом на восемнадцать комнат со всеми удобствами — императора ведь не поселишь в лачуге...

Боренька потянулся за сигарой: каждое движение его было продуманным — от строго изящного до снисходительно-небрежного. 4

— Архиепископ Гермоген — друг моего тестя—особенно настаивал на Тобольске, он был тобольским архиепископом. Да и государь его любил. В молодости Гермоген служил в Преображенском полку и был среди самых приближенных к императору офицеров. Архиепископ убедил Керенского, что лучшего места для царской семьи, чем Тобольск, не найти. И это действительно так. Когда я отправился к императрице, то еше по дороге понял, как ловко выбиралось место ссылки. Ловко, конечно, с точки зрения нашей, монархической, к сожалению, не все ловко начатые предприятия удачливо кончаются. Из Тобольска можно было увезти царское семейство по Оби в Англию или перебросить в Японию по зимней санной дороге через Томск. Императора в Тобольске охраняли преданные ему люди, туда съезжались со всей России гвардейские офицеры, знатные аристократы, высшее духовенство. Все, а я же больше всех, мечтали об освобождении их величеств. Я-то, пожалуй, являлся самым отчаянным, жизнью был готов пожертвовать, но судьба, но рок сильнее наших желаний...

Боренька сокрушенно развел руками, опустил скорбные глаза.

— Весной восемнадцатого года на перекладных я добрался до Тобольска, по дороге накатанной сто верст в сутки отмахивал. Если бы посмелее, порасторопнее были освободители, их величества жили бы себе за границей, Россия не превратилась бы в страну позора и бесславия,— подчеркнул Боренька и зашелся прерывистым нервным смешком. — Над чем смеюсь? Над своей памятью идиотской смеюсь! Важное забывается чуть ли не сразу, а пустяки помнятся. Из разговора с ее величеством остались в памяти какие-то обрывки фраз, а как императрица кусала губы, как ласкала своих собачек, помню. Даже собачьи име-

на Джимми и Ортипо — помню, а царицыны напутственные слова забыл. Их величество прониклось ко мне доверием и я стал ее связным между Тобольском и Тюменью. Без отдыха в распутицу, в мороз носился, словно на крыльях, триста верст туда, триста обратно, передавал инструкции, деньги, оружие Императрица часть своей бриллиантовой коллекции отдала мне на хранение. Я берег ее как зеницу ока, но читинский атаман Семенов отобрал. Не понимал, подлец, что царицыны бриллианты— исторические реликвии...

В рискованных предприятиях Бореньке Соловьеву ревностно помогал тюменский свящещіик Алексий. Этот несокрушимый чалдон с метельной бородищей, с дьяволом в глотке, как будто являл собой конкретный образ русского монархизма. Ссылку Николая и Александры он воспринял словно вызов господу богу, как смертельный удар по всему, чем дышал. Большевики — враги царизма и церкви —стали личными врагами Алексия дом его превратился в гнездо заговорщиков. Там составлялись планы освооождения царя и царицы, прятались оружие, деньги драгоценности, необходимые на подкуп. Солидные суммы получил Алексии от князей и графинь, что последовали за Николаем и Александрой в Сибирь. Не всем из них удалось пробраться в Тобольск, многие осели в Екатеринбурге, Тюмени, но все они ждали своего часа и помогали заговорщикам.

Боренька Соловьев пришелся по душе Алексию,’ но полностью священник поверил ему, когда увидел Матрену — дочку Распутина, которую знал прежде. Между Алексием и Боренькой произошел задушевный разговор.

«Императора Михаила Романова венчал на царство костромской епископ Гермоген. Императора Николая Романова высвободит из дьяволова плена тобольский епископ Гермоген. В совпадении этих имен я вижу высшие таинственные предначертания, а нам, рабам грешным, надлежит исполнять их. А посему каждую копейку станем тратить токмо на освобождение божьих помазанников», говорил Алексий, строго пристукивая волосатым кулаком по столу.

Боренька морщился, глядя на страшный кулак, отвечал с постной улыбкой, но в тон:

«Воистину так, отче! Животы свои положим на алтарь святого дела. Их Императорские величества воздадут сторицей...»

Боренька допустил непоправимую оплошку: решил вознаградить самого себя, не дожидаясь царской милости. С помошью Матрены начал из-под полы спекулировать царицыными драгоценностями, присваивать подарки и деньги, предназначенные на освобождение их величеств.