Подобные сведения явным образом исходили от агентов-провокаторов и отражали точку зрения местных чекистов, заинтересованных в фабрикации ярких политических дел. В том же феврале 1922 года заведующий Славгородским политбюро ОмгубЧК и уездный продкомиссар доносили, что на юге уезда члены деревенских комячеек организуются в подпольные группы с намерением уничтожать или задерживать вывоз хлеба, причем «…активное участие в организации принимают партизанские вожди Мамонтов, Козырь и Рябовалов[2825]
. Главная цель группы [—] на почве продналога поднять в скором времени восстание». Однако пресловутые «подпольные» группы в Славгородском уезде, согласно позднейшим документам о реабилитации, были созданы самими агентами местного политбюро, причем чекисты весной того же года жаловались, что комячейки в ответ на повстанческую агитацию угрожают «лишением жизни нашим сексотам», занимающимся активной провокационной работой[2826]. Вряд ли можно сомневаться, что выставление партизанских вожаков в виде «заговорщиков» подготавливалось не без ведома руководителей полпредства ГПУ по Сибири.Архивы и публикации свидетельствуют, что повседневное нарушение законности продолжалось и много позже окончания Гражданской войны, и не только в милицейско-чекистской среде. Для верхов рамки «социалистической законности» выглядели очень широкими. В сентябре 1922 года было опубликовано выступление председателя Сибревкома М. М. Лашевича, где тот без малейшего стеснения рассказал, каким способом краевые власти «дисциплинировали» строптивого московского уполномоченного по лесосплаву: «Для того, чтобы его подчинить, пришлось обратиться к ГПУ и, только после того, как мы его продержали в одном скромном погребе несколько дней, он заявил, что будет работать с нами в контакте»[2827]
.Невозможно согласиться с недавно высказанным мнением, что после завершения в январе 1922 года судебного процесса над мариинскими милиционерами и чекистами «…массового проявления красного бандитизма на территории Кузбасса не было»[2828]
. Напротив, Кузбасс еще долго оставался одним из основных центров проявления красного бандитизма. На конференции горнорабочих в поселке Кольчугино (будущий город Ленинск-Кузнецкий) весной того же 1922 года были протесты против спецов, требовавших дисциплины, а один из выступавших заявил под аплодисменты, что у рабочих «нарвал кровавый пузырь, который должен лопнуть, надо выйти [им на] кровавую баррикаду»[2829].Тем не менее несколько судебных процессов, прошедших по инициативе Москвы в сибирских губерниях в 1922 году, дали острастку наиболее ретивым борцам с «контрой»[2830]
. Власти уездов и волостей стали действовать аккуратнее, хотя часто закрывали глаза на произвол комячеек, так что в среде сельских партийцев бандитизм процветал еще долго. Осенью 1922 года в Иркутской губернии он принял организованный характер из‐за появления многочисленных краснобандитских шаек. В Барлукской волости Минготуйская ячейка организовала разбойную шайку из 20 человек, в которую входили в качестве вожаков и активистов восемь партийцев. Они грабили «кулаков», убили мельника с семьей. Аналогичная ситуация наблюдалась и в Зиминском уезде, где коммунисты происходили в основном из партизан и продолжали свою личную войну[2831].Президиум Иркутского губкома РКП(б) 5 сентября 1922 года заслушал отчет о поездке инспектора в Зиминский район «для обследования ячеек с целью уяснения причин красного бандитизма». Тот посетил Тагнинскую, Хор-Тагнинскую и Ашехабатскую ячейки и сделал тенденциозный вывод: причины красного бандитизма исключительно в грабительстве многочисленных бродячих шаек. Из-за неспокойной обстановки комячейкам приходится нести охрану, быть оторванными от дома и хозяйства, «что вносит озлобление». В ячейках состоят бывшие красные партизаны, партработы в них практически не было и нет, «поэтому они действуют так, как понимают [обстановку]». В итоге губком предложил своему орготделу дать ячейкам директивные указания и запросить Зиминский уком партии о тех мерах, которые он принимает для искоренения красного бандитизма[2832]
.