Красный бамбук

Я вообще не должен был идти. Но надо же так случиться, что Якут (кап-3 Каразин) в последний день свалился с лихорадкой. И вьетнамец-доктор только руками разводил – для жизни не опасно, но в строй не раньше чем через две недели. И строевых офицеров осталось четверо, а надо, пять. Шестеро торпедистов обеспечат, чтобы торпеды сработали как надо. Вьетнамцы-шкиперы проведут джонки по реке. Но только морской офицер с гарантией определит момент и дистанцию пуска торпед – особенно на джонке, где прицеливаться надо всем корпусом, а управляемость куда хуже, чем у торпедного катера.

И рвануло чисто наше, русское – а пропади все пропадом, я за все отвечаю! Хоть я и не торпедист изначально, а спецназер – но в последние годы торпедами на полигонах столько стрелять приходилось. Так что за себя я был уверен, что попаду куда надо. Ну а остальное – после будем посмотреть.

Ну и в довесок сыграло, что у вьетнамцев принято, командир идет в первых рядах. Это глупо, и ведет к лишним потерям – но иначе «потеря лица». И как бы вьетнамские товарищи на меня смотрели – когда я, своих людей отправив в бой, сам бы на берегу остался?

Мы вышли еще затемно. Сто верст по реке (вот не помню, читал когда-то какую-то литературу с этим названием, не помню уже кого). Впереди шли две «незаряженные» джонки, на каждой по десятку вьетнамцев и пулемет ДШК. Если попадется речной патруль, или засада – их задача, связать врага боем, насколько хватит… и вечная вам память! У нас на борту по ручному пулемету и конечно, стрелковка. Что оккупантами категорически запрещено (кроме тех, кто служит в Бин Ксуен), и если на пристани ниже порта обнаружат, то всех арестуют, или будет большая драка – но мы ведь не собираемся там приставать. А после пуска торпед, отворачиваем к левому берегу, там в рисовых полях нас должны встретить… и сколько же партизан погибнет, прикрывая наш отход? Но – «если Родина прикажет, я отдам свою жизнь не задумываясь», слова из присяги Вьетконга. И чем больше сдохнет американцев, тем скорее завершится эта война.

Светало. Самый конец «сухого» сезона – во Вьетнаме только два времени года: когда сухо и когда дожди. Городов по пути нам попасться не должно, но деревни встречались, из них тоже отчаливали джонки и шли вниз по реке, война войной, а торговать надо. А навстречу движения не было, поскольку «заставу» у пристани лишь в девять утра снимут, раньше из Сайгона просто не отплыть. Вот уже на водной глади заметно расширившейся реки (вобравшей в себя несколько притоков) стало много джонок, все плыли в город по своим делам. Будет ведь бойня – когда американцы после взрывов сообразят, что случилось, и станут стрелять во все, что перед ними болтается на реке. Но – «советские товарищи, не думайте об этом, это наши жертвы, оправданные ради нашей свободы».

С соседней джонки (не нашей) что-то крикнули по-вьетнамски, наш шкипер ответил. А после завершения разговора, когда та джонка отдалилась, повернулся ко мне и сказал (Фан перевел):

– Мой земляк, когда-то в одной деревне росли. Спросил, кого я везу. Я ответил – людей и груз. Он про тебя спросил, что за француз с тобой. Я ответил, хороший человек, за него большие люди поручились, а зачем ему в Сайгон, то господин Доан знает. Он сразу отстал. Был моим земляком, сейчас на Бин Ксуен работает. На подхвате – перевезти что-то, передать. Но когда причалим, скажет кому не надо, так что слух пойдет. Однако мы ведь до пристани не дойдем.

Сказал последние слова – абсолютно спокойно. Я уже знал что «французами» тут называют всех европейцев, кто не американцы. А кто такой господин Доан?

– Большой человек в Сайгоне. Кому мы опиум возили. Очень злой – кто против Доана, тот умрет.