Красный рынок. Как устроена торговля всем, из чего состоит человек

Через три поворота джип въезжает на территорию медицинского колледжа Гайи и останавливается перед зданием из бетона. Ярко-красными буквами на козырьке перед входом написано: «Морг». В иерархии индийских медицинских учреждений этот колледж не относится, наверное, даже ко второму сорту: здесь работают только посредственные медики. Хотя он был основан в колониальные времена, когда страной управляли загорелые британские бюрократы в пробковых шлемах, никакого следа имперской архитектуры здесь не заметно. Кампус полон приземистых бетонных зданий, построенных на скудное правительственное финансирование. Если большая часть Индии стремительно унеслась вверх на ракете информационных технологий, то штат Бихар еще застрял на стартовой позиции космодрома.

Я вылезаю из машины и вместе с Мишрой захожу в морг. Медсестра в шапочке и чистом белом халате (Флоренс Найтингейл бы одобрила) приветствует меня; ее ничего не выражающие глаза привыкли к трагедиям. На бетонном столе под побитым молью шерстяным одеялом остывает тело Эмили. Ночью медсестра принесла несколько тонких перегородок, чтобы скрыть тело от любопытных взглядов. Рик – американец, волонтерствующий в клинике при монастыре, – сидит с трупом с ночи. Мишра снимает накидку, которая укрывала Эмили от мух, и обнажает ее тело с многочисленными травмами. За несколько часов, прошедших с ее смерти, температура ее тела упала на несколько градусов, и от окоченения травмы стали казаться еще страшнее. Темное пятно крови застыло под глазом, а раздутое основание шеи заставляет предположить, что она сломала ее при падении. Отметины на руке, которых не было видно, пока Стефани пыталась оказать ей помощь, сейчас резко очерчены и напоминают военный камуфляж.

Мишра просит меня сообщить ему, что я вижу, и описать ее имущество для полицейского отчета. Сейчас ее тело в ведении полиции, и именно он отвечает за все, что может пропасть. Эмили одета в льняную рубашку и длинную юбку, купленную на базаре в Дели. На правом запястье – нитка деревянных четок.

– Какого цвета? – спрашивает он, подбирая английские слова.

– Рубашка лал, красная; юбка ниила, голубая, – отвечаю я.

Он записывает мои слова в блокноте шариковой ручкой. Ее травмы в тех же тонах, что и одежда, которую она носила. Если полицейского и удивляет странное сочетание цветов, то ненадолго. Его мысли прерывает шорох шин по гравию – приехал кто-то еще.

Это журналисты, они прибыли в двух фургонах Maruti Omni. Они выскакивают из набитых автомобилей, как цирковые клоуны, вынимая звуковую аппаратуру и портативные видеокамеры не лучшего качества. То, как ведут себя репортеры, свидетельствует о маргинальности региона не в меньшей степени, чем состояние медицинского колледжа. В других частях страны телеканалы конкурируют за новости, но здесь новости – командный вид спорта. И транспортом сегодня они решили воспользоваться сообща. Шестнадцать человек топчутся у опустошенных фургонов, а два постановщика сортируют оборудование, подгоняя микрофоны с монохромными логотипами под соответствующие камеры.

Мишра выходит не то помешать им, не то поздороваться со старыми друзьями. Мне почти не слышны их голоса, но я догадываюсь, что сейчас произойдет. Я смотрю через кованые ворота и пытаюсь поймать тот момент, когда продюсер всунет желтую купюру в ладонь суперинтенданта Мишры. Увидеть это мне не удается, но я понимаю, что до первого интервью мне осталось всего несколько секунд.

Я снова накрываю лицо Эмили больничным одеялом и подхожу к двери. Меня тут же ослепляют вспышки фотоаппаратов. Желтый луч видеокамеры направлен мне прямо в лоб. Репортеры подносят мне к лицу целый букет микрофонов и выпускают первый заряд вопросов:

– Как она умерла?

– Она была убита?

– Это самоубийство?

И затем, словно спохватившись:

– А вы кто?

Вопросы вполне разумные. Но я не отвечаю. Последние шесть часов мой начальник в США пытается связаться с родителями Эмили, но я все еще не знаю, в курсе ли они. Есть вероятность, что история может всплыть на американских каналах прежде, чем их предупредят.

Сейчас личность, которой была Эмили, превратилась в проблему, связанную с ее телом. Спешка, когда мы пытались спасти ее жизнь, кончилась, остались неизбежные последствия смерти. Ее останки уязвимы, они подвержены разложению. И внезапно обнаруживается, что множество людей в этих останках заинтересованы.

– Без комментариев, – говорю я, щурясь под неумолимыми огнями видеокамер. Вопросы продолжают задавать, но энтузиазм у репортеров заканчивается. По глазам одного оператора я понимаю, что они пытаются заснять ее тело. Я заслоняю его камеру ладонью, но человек в красном поло хватает меня за руку и пытается оттолкнуть. Я толкаю его самого, но силы неравны. Он оттесняет меня, и через секунду они заходят внутрь и откидывают одеяло с ее лица.