Кремлевская жена

Действительно, мы подъезжали к «Добрынинской», там, на площади, рабочие сооружали временный дощатый помост-сцену для народного гулянья в честь Дня Москвы.

— Да подождите! Чего вы лезете? — одернула я Гольдина и опять повернулась к Саше: — Но ты меня не долечил! У тебя есть телефон?

Он молчал.

— А? Саша… — Я тронула его за руку.

Он повернулся ко мне и покраснел до ушей:

— Извините, но… Я не лечу милицию.

— Почему?

Он опустил глаза.

— Да что ты — не понимаешь? — откликнулся Гольдин, минуя «Добрынинскую» без остановки и сворачивая на Шаболовку. — Он же диссидент! И мы для них не люди, а псы на службе у государства. Вот когда они придут к власти, у них будет другая милиция, демократическая!

— Да подождите вы! — оборвала я его и снова повернулась к Саше: — Если я надела мундир, разве я от этого изменилась?

Но теперь он уже совсем замкнулся, сидел с лицом юного Яна Гуса. И все-таки мне ужасно не хотелось терять его, я сказала просительно:

— Сашенька, ну пожалуйста… У меня шея болит…

— Если можно, я выйду тут, — сухо сказал он даже не мне, а Гольдину.

Но Гольдин вел машину, не реагируя. Он ждал моего решения.

— Ну что ж, — сдалась я. — Остановите.

— На кой же черт я его вытащил из КПЗ?! — вдруг возмутился Гольдин, объезжая какую-то канаву. — И лечить — не лечил, и…

— Ладно! — Я тронула Гольдина за погон. — Пусть идет! — И повернулась к Саше: — Иди! Действительно, что меня лечить? Я ж милицейская сука лягавая! На мне и заживет все, как на собаке. Иди!

Тут Гольдин причалил к тротуару, а Саша, ни слова не сказав, открыл дверь машины и выскочил из нее почти на ходу. Я в сердцах сильно хлопнула дверцей и крикнула через окно:

— Сопляк!

Очередь у газетного киоска оглянулась на нас, а Гольдин, рассмеявшись, отъехал, и долговязая Сашина фигура тут же исчезла за фигурами людей.

— Что вы смеетесь, бабник! — сказала я, глотая обиду.

— Да как ты не понимаешь? — Лицо Гольдина расплылось в улыбке от слова «бабник», словно это было не оскорбление, а комплимент. — Мы же его скомпрометировали! Все «демократы» — в милиции, сроки оформляют, а его одного мы вытащили! Он теперь в жизни не отмоется — что он им скажет?

Я сидела молча, смотрела в окно. Мы катили мимо Даниловского кладбища на Загородное шоссе. За кладбищенской оградой была тишина, могилы с крестами, памятники. Здесь уже всем все до лампочки — День Москвы или «Демократический союз»…

— Ладно переживать! Держи! — сказал Гольдин и бросил мне с переднего сиденья какую-то папку.

— Что это?

Но я уже не нуждалась в его ответе: на серой стандартной милицейской папке была наклейка с короткой надписью:

«СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО гр. Александра Чижевского».

Я открыла папку — здесь было все, что мне нужно: домашний адрес Саши, его телефон и вся остальная информация, включая даже адрес медицинского института, где Саша учился на первом курсе лечебного факультета. А кроме того, здесь были протокол допроса Саши за прошлую ночь и «Представление в прокуратуру г. Москвы» о возбуждении уголовного дела против гр-на А. П. Чижевского и мерах пресечения — взятии под стражу до окончания следствия. То есть Гольдин, оказывается, не только вытащил Сашу из КПЗ, но и забрал из милиции все его дело — как будто Саша даже и арестован не был!

Я впервые благодарно взглянула на этого маленького еврея. А он, гордый собой, вел машину и лыбился мне в зеркальце заднего обзора:

— Ну что, старлей Ковина, можно со мной дело иметь? — И свернул с Загородного шоссе на боковую дорожку, обсаженную густыми и по-осеннему багряными липами.

— Все равно вы бабник! — сказала я, сдерживая благодарную улыбку.

— Это ты от зависти! — отмахнулся Гольдин и притормозил у проходной знаменитой на всю страну психбольницы имени Кащенко. Выбросил в окно левую руку со своими «корочками», сказал вахтеру: — Гольдин, к Монахову!

Я посмотрела назад. Липовая аллея за нами была пуста, никакого хвоста не просматривалось до самого Загородного шоссе.

— А кого ты боишься? — спросил Гольдин.

— Никого я не боюсь! — ответила я, поскольку ничего не рассказала Гольдину о вчерашнем разговоре с Курковым.

— Власть пока наша, — усмехнулся Гольдин.

— Вот именно — пока… А все-таки, какие у вас личные причины играть за Горячева?

Вахтер открыл шлагбаум, Гольдин въехал на территорию больницы и, не ответив на мой вопрос, уверенно покатил вперед, поясняя мне на ходу:

— Слева оранжереи и теплицы, видишь? Психи выращивают цветы и помидоры — трудотерапия. Справа цветники — тоже трудотерапия. А нам сюда…

Территория больницы была огромна и, несмотря на ранний час, оживлена десятками людей в линялых рабочих спецовках. Они подрезали кусты в цветниках, тащили землю и кирпичи на ручных тележках, беленым кирпичом выкладывали бордюры дорожек, вручную выпалывали сорняки в гигантском — из живых цветов — портрете Ленина на клумбе и составляли из белых камушков огромные надписи-панно:

ЛЕНИН — ЖИВ!

МИРУ — МИР!

ПАРТИЯ — НАШ РУЛЕВОЙ

— У психов — те же лозунги… — словно бы удивленно прокомментировал Гольдин.