Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Карательные меры играли определенную роль в обеспечении дисциплины, но с ограниченным успехом. Считать огромный вклад рабочих и рядовых граждан в помощь фронту результатом принуждения означало бы глубоко заблуждаться. Принудительный труд – крайний пример принуждения – играл важную роль в строительстве оборонных объектов и в промышленности, но после массовых амнистий в лагерях наблюдался такой же недостаток трудоспособных рабочих, что и по стране в целом. На оборонные предприятия и строительство государство отправляло главным образом мобилизованных вольнонаемных. Форма принуждения, распространявшаяся на бо́льшую часть населения, была связана с драконовским трудовым законодательством. За опоздания, прогулы, уход с работы полагались суровые наказания, и многим вынесли обвинительные приговоры. В 1941–1945 годах за опоздания и прогулы было осуждено более 5,6 миллиона человек – более четверти всех занятых в государственном секторе, – временно лишившихся зарплаты, а нередко и части жизненно необходимой нормы хлеба. За самовольный уход с работы наказывали еще строже: в 1943–1944 годах осудили почти 700 000 человек. Однако только 20 % рабочих, на которых заявили в связи с дезертирством, удалось найти[1352]

. Карательные меры применялись так неэффективно, что многие рабочие не слишком их боялись. Председатели колхозов, директора заводов, судьи и сотрудники прокуратуры часто не хотели или не имели возможности исполнять закон. Как и члены Комитета, комсомола и профсоюзов, они понимали, что самый действенный способ борьбы с трудовым дезертирством – улучшение условий труда.

Пропаганда, менявшаяся в ходе войны, помогала заручиться поддержкой населения. Поначалу, невзирая на всплеск энтузиазма, с каким люди восприняли призыв помогать фронту, государству не удавалось выстроить с ними диалог. Со временем оно научилось улавливать эмоциональные потребности людей и наделять личный опыт политической и общественной значимостью. Резкий переход к более честному освещению ситуации летом 1942 года был отчасти обусловлен критикой проводившихся государством «бесед» со стороны партийных активистов. Обычные люди остро реагировали на явное несоответствие между заявлениями государства о мощи Красной армии и ее непрерывным отступлением. Однако в 1942 году, когда советские войска увидели масштабы разрушений, жестокости и геноцида на территориях, освобожденных от нацистской оккупации, антифашистская риторика государства зазвучала с особой убедительностью. Пусть идеал единого многонационального социалистического коллектива и не отражал реального отношения народов СССР друг к другу, он резко контрастировал с присущей нацизму жгучей расовой ненавистью. Перед глазами в избытке стояли последствия фашистской идеологии: горы трупов советских военнопленных, расстрельные рвы и виселицы на освобожденных территориях. Кроме того, государству удалось убедительно объяснить людям неразрывную связь между производством в тылу и военными успехами. Рабочие, у которых на фронте воевали родные и друзья, вкладывали в кампании по повышению производительности личный смысл. Летом 1942 года государство провело масштабную кампанию такого рода, и после Сталинградской битвы рабочие увидели, что их усилия не пропали даром. Наконец, многие, особенно рабочие, в письмах, претензиях и жалобах апеллировали к социалистическим идеалам. С момента революции не сменилось даже одно поколение. Рабочие старшего возраста лично участвовали в борьбе за советскую власть, а молодые люди выросли на рассказах о подвигах 1917 года и Гражданской войны. Во взгляде на войну как на смертельную схватку идеологий советские граждане были не одиноки – в этом их поддерживали партизаны, подпольщики и союзники по всему миру, видевшие в социализме желанную альтернативу фашизму и капитализму.