Крестоносцы социализма

Общий съезд «Земли и воли» (первый революционный съезд всероссийского значения) открылся не в Тамбове, как было назначено (поскольку тамбовские совещания «деревенщиков» привлекли к себе внимание полиции), а в Воронеже. Там находился знаменитый Митрофаньевский монастырь, куда съезжались отовсюду на лето тысячи богомольцев и любопытных. Среди них два десятка нелегалов терялись от недреманного ока карателей. Съезд работал четыре дня, с 18 по 21 июня 1879 г. В нем приняли участие 20 человек, а именно 10 делегатов Липецкого съезда (т.е. все, кроме Гольденберга) и 10 участников тамбовских совещаний: Г.В. Плеханов, М.Р. Попов, О.В. Аптекман, С.Л. Перовская, В.Н. Фигнер, Ю.М. Тищенко, С.А. Харизоменов, О.Е. Николаев, Н.А. Короткевич, Е.Д. Сергеева

[1046]. Отсутствовавшие члены Основного кружка «Земли и воли», которые были приглашены на съезд, но почему-либо не смогли приехать (А.И. Зунделевич, В.Н. Игнатов, А.А. Хотинский и др.), поручили свои голоса особо доверенным единомышленникам из тех, кто приехал. По подсчетам Морозова, 19 участников съезда имели 37 голосов[1047]

.

Съезд заседал в разных местах: в Ботаническом саду[1048], в Архиерейской роще за городом и даже в лодках на р. Воронеж. Первым вопросом порядка дня стал прием новых членов. Именно здесь формально были приняты в «Землю и волю» «политики» Желябов, Колодкевич, Ширяев и (для равновесия сил) «деревенщики» Дейч, Стефанович, Засулич. Такое, внешне равнозначное, пополнение резко усилило фракцию «политиков», ибо кандидаты «деревенщиков» пребывали пока… за границей, а их «запасливые противники» (по выражению Плеханова) держали своих «новобранцев» в Липецке и сразу после избрания вызвали их в Воронеж.

Вслед за избранием новых членов Морозов огласил на съезде предсмертное письмо Валериана Осинского. «Последний раз в жизни приходится писать вам, и потому прежде всего самым задушевным образом обнимаю вас и прошу не поминать меня лихом, – обращался к друзьям Осинский. – <…> Мы ничуть не жалеем о том, что приходится умирать, ведь мы же умираем за идею, и если жалеем, то единственно о том, что пришлось погибнуть почти только для позора умирающего монархизма, а не ради чего-либо лучшего, и что перед смертью не сделали того, чего хотели <…>»[1049]. Уходя из жизни, Осинский оставлял в этом письме политическое завещание землевольцам. Он доказывал необходимость в сложившейся обстановке «красного» террора («Ни за что более, по-нашему, партия физически не может взяться»). Оглашая его письмо на Воронежском съезде, «политики» не просто чтили память любимца, героя и мученика «Земли и воли». Они тем самым ставили перед съездом сакраментальный вопрос «что делать

?» и давали свой ответ на него, подкрепленный авторитетом Осинского. Таким образом, чтение письма Осинского явилось своеобразным прологом к обсуждению на съезде программных вопросов.

Именно обсуждение землевольческой программы было главной заботой съезда. Вся программа пересматривалась с начала до конца. Каждый ее параграф зачитывался отдельно, после чего обсуждались поправки к нему, и вопрос об изменении параграфа ставился на голосование. Позицию «деревенщиков» наиболее энергично и бескомпромиссно защищал Плеханов. Он выступил против самой постановки вопроса о политической борьбе, заявив, в частности, что «стремиться народному революционеру к конституции почти равносильно измене народному делу». Здесь налицо очевидная слабость его позиции. Вместе с тем Плеханов верно подметил и разоблачил несостоятельность террора как средства борьбы. Во-первых, он доказывал, что «красный» террор дезорганизует не столько правительство, сколько самих революционеров, истощая их силы, а во-вторых, предсказывал, что «даже полная удача самого главного дезорганизаторского плана приведет к перемене лица, но не политической системы»[1050]. «Единственная перемена, которую можно с достоверностью предвидеть, – говорил он, – это вставка трех палочек, вместо двух, при имени „Александр“»[1051].