Криминальный оракул

Настала ватная, давящая тишина, вкупе с нарастающей слабостью повергшая меня в ужас. Нутряной, животный: человек перед лицом стихии.

И тут самолет встряхнуло. Я с трудом удержалась, когда он рухнул в воздушную яму. Рональд Петрович не удержался и распластался на полу, продолжая при этом продвигаться к Руслану. Нонна Тимофеевна не двигалась: вцепилась в разделяющую занавеску, как утопающий в пресловутую соломинку.

Руслана трясло. Я увидела, как красный от усилий Коновалов отстегивает на мальчике ремень безопасности и пытается стащить мальчика вниз. Руслан цеплялся за него, не отрывая испуганного взгляда от своей тети-гадалки.

Они оба пытались уйти от нее как можно дальше.

Василиса Ефимовна держалась на ногах крепко и уверенно, будто вросла в пол, и продолжала свое дело.

Отвратительное, мерзкое, эгоистичное дело. Ее монотонный бубнеж (все те же непрерывные уговоры) действовал на нервы хлеще визга бензопилы.

Содержимое желудка рвануло к горлу, когда самолет вышел из ямы. Но, к счастью, мой организм раздумал блевать.

– Очнись! – внезапно громче обычного потребовала от пассажира Василиса.

И это подействовало.

На меня.

Цепляясь за спинку кресла, я выпрямилась. Рональд Петрович уже оттащил Руслана от его кресла. Мальчик был плох: вдобавок к дрожи побледнел и беззвучно плакал.

«Так нельзя» – единственная мысль, которая овладела мной в этот момент.

Я рванулась к Василисе, изо всех сил напрягая свою сопротивляемость, обусловленную комочком гипоталамуса.

Нельзя, нельзя, нельзя,

повторяла я, как мантру, беря Василису в захват и валя на пол. Гадалка закричала: пронзительно, возмущенно, как хищная птица, не ожидавшая нападения. Забилась в моем захвате так сильно, будто я пыталась сладить со здоровенным парнягой, а не с небольшой женщиной.

«НЕЛЬЗЯ!» – и этим словом, как наковальней, я подумала-ударила по разуму Василисы, одновременно врезав ей лбом по лбу. Вышло хорошо: гадалка еще и затылком об пол приложилась. Глухо застонала, и я врезала ей еще раз, чтобы наверняка. Василиса обмякла. Голова ее свесилась набок, глаза закатились, рот приоткрылся, выпуская струйку слюны.

Самолет выровнял ход, Коновалов поднялся на ноги, обнимая Руслана, Загребец отцепилась от занавески. Упавшая в обморок стюардесса пришла в себя.

Я отцепилась от Комаровой, мокрая насквозь, будто без передышки бежала марафон. В висках стучало, ноги дрожали, мышцы ныли… И содержимое желудка уже однозначно вознамерилось этот самый желудок покинуть.

Я пулей метнулась в конец салона экономкласса, рванула дверь туалета (не занято!) и в следующий момент уже скрючилась над унитазом.

Рвало меня долго и основательно. До саднящего горла, до красного лица и слез.

Когда желудок перестало выкручивать спазмами и я разогнулась, еще не решаясь отойти, позади меня раздалось озабоченное:

– Слышь, мать, ты у нас не беременная часом? – По голосу Загребец было ясно, что не прикалывается

. – Или траванулась чем? Русланку там тоже полощет, но Рональд ему пакет дал.

Я обернулась на нее, без удивления обнаружив, что успела опуститься на колени перед толчком.

Парик на Нонне Тимофеевне скособочился, и сама она была потная и красная.

– Я-то подумала – обосрусь, как там самолет-то падать начал. Пашку вырубило, и Людка в обмороке валяется… Стюардесса там хлопочет над тем стариканом. А так вродь тихо, видать, очень уж охренели все.

Похоже, Загребец не рассчитывала на диалог. Она протиснулась мимо меня к раковине, прикрыв дверь в туалет, сняла парик и ополоснула водой голый череп, лицо и шею.

– Слышь… – Воровка-взломщица сочувственно глянула на меня. – Ты вродь баба-то адекватная. Не психичка какая. Ты чё Ваську-то долбанула по кочану?

– А ты чего в занавеску вцепилась? – огрызнулась я, с легкостью переходя на тыканье. Желудок в очередной раз дернуло спазмом, я отвернулась. Ложная тревога: уже и желчью не тошнило.

– А хрен знает, – задумалась она. – Я как-то в аварию попала, меня после нее трясло сильнее, чем во время самой аварии. Ну и тут вдруг как навалилось… Как представила, что мы сейчас вниз-то *******… А потом такая слабость приперла, и мне в обморок хлобыстнуться стало страшнее, чем в аварию попасть. Я и не поняла, чой-то было-то? Ронька, слон этот, по полу ползал, Василиса бормотала, как ведьма какая…

Загребец нахлобучила паричок обратно, подровняла. Затем нагнулась, ухватила меня обеими руками под локоть и за талию.

– Давай, давай… – забормотала она, помогая подняться. – Ща умоемся, в порядок тя приведем. Вона, страшная как наркуша.

– Каркуша? – не расслышала я.

Мне внезапно стало смешно, хотя видок в зеркале отобразился и впрямь дикий.

– И Каркуша тоже, – покивала Загребец, поддерживая меня, пока я умывалась. Затем, убедившись, что я не упаду, нажала на кнопку слива, избавляясь от рвоты.

Ноги держали потверже. За дверью было слыхать успокоительную возню стюардесс, предупреждения о «небольшой турбулентности» и «мы подлетаем к Москве».

Черт, мы же едем с пересадкой, вспомнила я.