Кристальный пик

Хор наших голосов перебудил всю рощу, заставив невидимых птиц беспокойно захлопать в небе крыльями, но Мелихор все не откликалась. Как бы Солярис не старался сохранять спокойствие, ужас покрыл его лицо мелом. Мечась из стороны в сторону, порыкивая проклятия и впервые не скрывая того, как сильно он боится, что с его семьей случится дурное, Сол принялся переворачивать каждое бревно и заглядывать в каждую яму.

— Мелихор! Ма'шерьят!

— Куда подевалась эта длинноязычная? Может, ягоды где увидела и поесть отошла, а? — предположил Кочевник с дребезжащей надеждой в голосе, пнув аметистовые цветы, которые тут же поспешили закрыться и спрятать за лепестками свои сердцевинки. —  Дикий. Сейчас я ее найду! Эй, змеюка, ты куда подевалась?!

— К...К...К...

Испуганная Тесея так и не смогла вымолвить имя брата, когда, рванув следом за ним вглубь чащи, поскользнулась на его разбившейся тыкве и упала. Та, добротно располосованная топором, попросту не пережила удара об землю, выпав Кочевника из рук и тут же затухнув, когда он тоже исчез следом за Мелихор.

— Рубин! Сюда! — гаркнул Солярис, хватая меня за запястье. — Живо в круг! Не дайте своим подсвечникам угаснуть!

Так вот оно что... Это имела ввиду Дагаз, когда говорила, что нам не перейти через аметистовый сад? Значит, тыквенных голов оказалось недостаточно — нужны головы настоящие, человеческие?..

— Все будет хорошо, — прошептала я не то самой себе, не то Тесее, обняв ту за плечи одной рукой, когда мы с Солярисом встали посреди рощи спина к спине. Мы обе вы выставили тыквы перед собой, едва удерживая их дрожащими пальцами за крошащиеся корешки. Я вглядывалась в длинные тени, что они отбрасывали, но не видела ничего, кроме аметистовых цветов, прекрасных и острых, но безобидных внешне. Отчего-то мне вспомнился Рубиновый лес: тот выглядел кровожадно, но чужой крови на самом деле вовсе не жаждал. А вот с аметистовым садом, похоже, все было в точности наоборот...

— Прости, — прошептала я Солярису, чувствуя его острые лопатки своим позвоночником. Жар, который он источал, подпитываемый страхом и злостью, смог бы растопить даже фирн Меловых гор. — Я думала, тыквы помогут... Этот лес... Сад... Совиный Принц сказал, что здесь «гниет любовь богов среди цветов». Он не объяснил, что именно это значит, но теперь я поняла: усыпальница

. Это усыпальница богов! Те кранды, о которых говорила Дагаз... Должно быть, это они... Стерегут, баюкают... А мы...

— Успокойся, — велел мне Солярис коротко и хлестко, и я вдруг поняла, что действительно едва не позволила себе удариться в бессмысленную панику. — В том, что мы попали в западню сида, нет ничьей вины. Нужно придумать, где раздобыть побольше света... Думаю, все дело в нем. Это же не...

— Солярис?

Раздался глухой треск. С таким звуком яблоня сбрасывает перезревшие плоды в конце лета... И с таким же звуком падают пустые тыквы, когда их больше некому держать.

Я повернула голову вместе с подсвечником.

— Сол?

От жара, который грел меня со спины, остался лишь призрачный след. Он тянулся по роще шлейфом, как и запах мускуса с огнем, прежде ветер окончательно их рассеял. Солярис исчез, — моя опора исчезла, — и я пошатнулась, сбитая с ног волной одиночества и тишины.

— Солярис!

Сердце подпрыгнуло к горлу, и во рту сделалось суше, чем в Золотой пустоши. Вокруг нас с Тесеей не осталось более ни души. А аметистовые цветы, потревоженные Кочевником, вновь распустились... Прекрасные, драгоценные и неувядающие, они вдруг развернулись к нам, а не к небу, и я почувствовала на себе тысячу взглядов, забирающихся под кожу вместе с ужасом. И все застыло — звуки, мы, звездные спирали в вышине. Предчувствие беды висело в воздухе, но ничего не происходило. Только Тесея, мелко подрагивая, что-то мычала над своей тыковкой, будто уговаривала ее не угасать. Мы так долго суетились и бегали друг за другом, что ее лыко уже дотлело наполовину, как и мое. Если роща не затушит пламя, то рано или поздно это сделает время. И так мы больше никого не найдем — даже самих себя.

— Спокойно, Тесея, — сказала я, тем не менее, крепко вцепившись пальцами одной руки в шов на ее платье, а другой — в свой тыквенный корешок. — Сейчас мы что-нибудь придумаем. Сейчас, сейчас...

— К...К...

— Что такое?

— Кар.

Тесея всхлипнула, задрала вверх веретено, как указатель. Немного подвинув ее в сторону, я подняла свою тыкву выше, прокладывая дорожку из света между треугольной листвой. Она колыхалась и трещала, раздираемая цепкими коготками белого ворона. Перья его, куцые и неопрятные, распушились, когда птица вытянула шею и пронзительно каркнула, словно передразнивала Тесею.

В этом карканье слышался человеческий смех.