Кристальный пик

Переплет книги был тугим и твердым, а кожа — мягкой и блестящей от дорогого воска. Написанная в месяце нектара, что предшествовал текущему месяцу зверя, и доставленная ко мне меньше, чем за неделю, эта книга была особенной, потому что посвящалась мне одной. Оттого я и листала непривычно белые страницы так осторожно, а читала — бегло и скомкано, торопясь добраться до заветной ее части, что всегда называлась одинаково. «Славные имена и народные прозвания».

— Королева Драконоподобная, значит. Хм, не так уж скверно, как Лукана причитала, — вздохнула я довольно и заскользила ногтем по строчкам дальше. — «Ра'Ревальян она была, что для небес созданий Коронованная Солнцем означало — не ровня Старшим из созданий тех, но та, чьему слово их слова вразрез идти не имели силы». Так-так, а дальше... Костяная Принцесса. Ох, неужели, — Я мельком глянула на свое левое запястье, действительно прозрачное до костей, и невольно встряхнула им, чтобы спавший рукав его прикрыл. — Королева Проклятая, Дочь Тирана, Королева Светозарная... — А затем запнулась, почувствовав горечь во рту. — Солярис, ты слышал? Светозарная! Так меня Ллеу однажды назвал. Будто вчера это было. Мы тогда собирались лететь на Керидвен, и я стояла в... Ауч!

Каждый раз, когда Солярис расчесывал мне волосы, я вспоминала о прошлом. Сначала детство, когда он делал это впервые, неумело и грубо, скорее выдергивая локоны, нежели перебирая их. Затем я вспоминала день накануне сейма и редкие дни после, когда Матти отбыла в Сердце, а мои волосы отрасли до той длины, что я не могла управиться с ними в одиночку. После же я вспоминала нашу свадьбу — не сам праздник, полный музыки и драконьих танцев под луной, а ту крепкую косу, какую Сол заплел мне перед этим. Согласно дейрдреанской традиции, такой же крепкой была его любовь ко мне, и так же нежно, как он обращался с моими волосами, он клялся обращаться и со мной, своей женою.

С тех пор Солярис заплел мне тысячу кос, и с каждым разом навык его матерел: пальцы становились гибче и ловчее, движения мягче, и ни разу за долгие годы он не дернул меня за прядь так сильно, как сейчас.

Схватившись за ноющий затылок, я обернулась к нему, сидящему на постели у меня за спиной, с немым возмущением. Тогда Солярис молча указал пальцем вниз, на воронку из сшитых и скомканных одеял, откуда тянулись маленькие цепкие ручки. Мои волосы раскачивались прямо над ними, но то и дело выскальзывали.

— Ах, ты тоже хочешь заплести мне косу, Джёнчу?

Джёнчу, — так назывался «жемчуг» на драконьем, что было его именем истинным, причитающимся по роду, крови и трону, — сонно зевнул в ответ, пробужденный не то моим голосом, не то бурей за окном, а затем снова потянулся куда-то вверх, к моим волосам. У самого они были светлые, как песок с морского дна, в котором вилось неестественно сверкающее золото. Бирюзовые глаза были тем сокровенным помимо драгоценного имени, что королева Дейрдре даровала всем своим потомкам без исключения. Когда эти глаза впервые загорелись на фарфоровом лице с чертами до боли знакомыми, тонкими, мне подумалось, что две части наших с Солярисом душ наконец-то соединились в одном теле.

— Ай, ай, ай!

Я наклонилась к Джёнчу за поцелуем, и он наконец-то получил желаемое — ухватился за мою прядь всем своим кулачком. Затем дернул на себя, как поводья, и повис. Солярис засмеялся, поправляя ему задравшуюся рубашку вместо того, чтобы помочь мне. Поэтому, отцепив от себя Джёнчу и вернув того обратно в импровизированную колыбель, я первым делом взялась за костяной гребень, который Сол отложил на подоконник, и посмотрела на того серьезно.

— Знаешь, что-то ты больно веселый сегодня. Раз так, то твой черед заплетаться.

— Ай! Перестань, Руби. Прекрати!

Солярис отодвинулся, выдергивая свою копну из моих пальцев и гребневых зубцов. Та скользила, как настоящий шелк, и сверкала бессмертным перламутром. Он отпустил волосы тогда же, когда я впервые обрезала свои, отчего теперь они были одинаковой длины — у обоих до поясницы.

— Я завтра же состригу их.

— Только попробуй!

Конечно же, Солярис лгал. Он бы никогда не стал стричь волосы — они слишком нравились его сыну. Тот повизгивал от восторга каждый раз, когда солнце выходило из-за облаков и играло на жемчужных локонах, как на витраже, пуская по комнате разноцветные блики. Точно так же Джёнчу нравились и рога, как у Шэрая, однажды его посетившего — потому Солярис заимел у себя точно такие же (он так и не объяснил, как именно это сделал). Лик его по-прежнему оставался юным, но выражение изменилось тоже — стало мягче, а сам Сол — уступчивее, спокойнее. Как река, натолкнувшаяся на платину и вдруг обнаружившая, что та удерживает ее от падения в пропасть. Всякие забавы и другие заботы тут же переставали волновать его, стоило раздаться детскому плачу.

— Тише, ма'ди, это всего лишь гром.