Кристальный пик

Перед окнами северного крыла Рубиновый лес лежал как на ладони. Маковое поле, которое распростиралось вдоль всей его кромки, казалось с такой высоты уже, чем передник хангерока. Потому и создавалось ощущение, будто лес растет к замку вплотную — протяни руку и ухватишься за остроконечные листья, шепчущие на ветру о тех жертвах, что его породили, и о белоглазой вёльве, которая живет в его глубине. Из-за этого большая часть спален, расположенных в северном крыле, пустовала: местная прислуга была до того суеверной, что закрывала глаза даже когда просто проходила мимо расписанных витражом окон. Их даже не очищали от пыли. Чистыми стекла оставались только в альковах, где стояли нефритовые скамьи и где я пряталась в детстве, сбегая от весталки. Там же сейчас сидела Матти, мечтательно улыбаясь горизонту.

— Она уже почти час не двигается, — раздался шепот над моим ухом, когда я притаилась за углом коридора, наблюдая за Матти исподтишка.

Как-то раз Солярис пошутил, что Гектора не родили, а выковали в горне, ведь как иначе объяснить то, что запах огня и железа так сильно въелся в его кожу? Доля правды в этих словах была: благодаря запаху я и сама учуяла Гектора еще когда он поднимался по лестнице. За эти полгода его лицо усеяла целая мириада новых веснушек, а мышцы приобрели рельеф и сделались бугристыми, хотя только в месяце нектара Гектор справил шестнадцатилетние. Несмотря на свежий вид и чистую одежду, он выглядел усталым. Вероятно, только закончил работу в кузнице. Теперь она не ограничивалась ковкой одного лишь оружия: Гектор также мастерил разные приспособления по драконьим чертежам. Именно благодаря ему в некоторых башнях появились круглые бляшки с железными стрелами, указывающие время заместо песчаных часов, а добрую часть факелов сменили болотно-зеленые огни в стеклянных коробах.

— Как думаешь, Матти заболела? — забормотал Гектор, тоже вытянув голову за угол коридора. — Может, стоит позвать лекаря?

— Ох, Гектор, — Я улыбнулась, умиленная, и тихонько похлопала его по крепкому плечу. — Боюсь, любовь — болезнь неизлечимая.

— Какая еще любовь?! — скривился он, резко повысив голос, и я шикнула, боясь, что Матти услышит. Мне не хотелось быть той, кто откроет Гектору глаза на очевидное, поэтому я уклончиво ответила:

— Такая же, какая все время следует за тобой по пятам.

— А?

Гектор обернулся. Его глаза, — зеленее, чем Изумрудное море в месяц китов и трава в месяц зноя, — испуганно округлились, будто он увидел за собой на лестнице тень дикого медведя, а не девочки с косами и веретеном на пояске. Впрочем, то рвение, с которым Тесея преследовала Гектора, и впрямь наводило жуть, как и ее завидные способности охотника, перенятые от старшего брата. Кралась Тесея бесшумно, точно кошка, легко сливалась с тенями и пряталась так хорошо, что почти никогда не попадалась. Все, что могло ее выдать — это смущенное хихиканье, с которым она сразу сбегала, стоило Гектору невовремя повернуться. Прямо как сейчас.

— Знаешь, Тесея отлично шьет, — прошептала я, пытаясь справиться со смехом. — И хозяйка хорошая, Кочевник говорил. Из нее получится славная жена!

Щеки Гектора налились пунцовым.

— Что ты такое говоришь! Ей всего десять.

— Двенадцать, — поправила я. — Ты всего на четыре года ее старше.

— Вот именно! Целых четыре года! Она еще совсем дитя.

— Зато теперь ты понимаешь, каково мне, — усмехнулась я, и Гектор растерянно заморгал.

— Что? В каком смысле?

Я прикусила себе язык и уж больно хотела извиниться за неуместную шутку, — в конце концов, кому, как не мне, знать, что мы не выбираем, кого любить, — но голос Матти из-за угла спас меня от позора, а Гектора — от уязвленного самолюбия:

— Долго вы там копошиться будете, как блохи? Волки в зимний Эсбат и то тише воют!

Мы оба втянули головы в плечи, разоблаченные, и покаянно вышли из-за угла.

Оставшись сидеть в алькове под окнами, Матти повернулась к нам и многозначительно приподняла левую бровь, демонстрируя немую укоризну. Если она услышала, как мы обсуждаем Тесею, то наверняка слышала и то, как мы обсуждали ее саму. Тем не менее, вертеть в пальцах сапфировый медальон Маттиола не перестала, да и не сердилась вроде бы. Звенья золотой цепи позвякивали, а сам камень, чья форма напоминала желудь и имела порядка двадцати филигранных граней, отражал солнечные лучи и расписывал альков васильковыми красками. Только настоящие драконьи драгоценности могли так сиять: даже алмазному камешку размером с песчинку, привезенному из Сердца, было достаточно одного зажженного серного черенка, чтобы озарить светом целый зал.

— Мы не хотели нарушать твой покой, Матти, — сказала я извиняющимся тоном, ступив к ней в альков.

— Какой уж с вами покой, — вздохнула она, подперев ладошкой по-птичьи маленький подбородок с очаровательной ямочкой под нижней губой. — Разве что посмертный.