Критика цинического разума

He прошло и десяти лет с момента окончания войны, как в Веймар­ской респуб\ике разразилась форменная милитаристская носталь­гия. Слово «фронт» стало просто волшебным для выражения одно­значности в политических отношениях. По эту сторону его — мы, по ту — они. Точно знаешь, в каком направлении стрелять. Фруст-рированные политикой ученики-подмастерья демократии начали испытывать тоску по «ясным отношениям» времен войны. К концу двадцатых годов ужас сражений, как казалось, был настолько ин­тегрирован психически, или настолько далеко отодвинут в прошлое, или настолько перетолкован, что многочисленные авторы отважи­лись взяться за описание войны: Ремарк, Ренн, Глэзер, Цвейг, ван дер Вринг (Vring), Геббельс, Шаувеккер, Беймельбург и др.

У правых явственно прослеживаются два мотива: они хотели вернуть чувство боевого товарищества в качестве антитезы конф­ликтам веймарских политических сект и правых партий, и они тос­ковали по «фронту» как той ясной и четкой линии, где еще можно было точно различить, «кто есть кто». Даже консерваторы и моло­дые националисты между тем понимали, что война и внутренняя по­литика — это две различные вещи. Они, испытывая ностальгию по войне, выразили это понимание в таком представлении: солдаты от­личаются героизмом, прямотой, твердостью, храбростью, стойкос­тью, способностью с достоинством повиноваться, нести службу, выносить тяготы и лишения — одним словом, они мужественны. Политики, напротив, изворотливы, склонны к лавированию и так­тическим маневрам, ненадежны, трусливы, готовы к компромиссам, мелки, не любят ясности и прямоты, двулики, мягкотелы — одним словом, немужественны. Ностальгия по войне была, кроме всего прочего, реставрацией мужественности, но в еще большей степени реставрацией уходящего в прошлое социально-психологического типа — «однозначного характера». Фронт вызывал у солдатских

националистов воспоминания о том, как они чувствовали себя в те времена, еще будучи защищенными психической броней собствен­ной «идентичности». Уже при расформировании полков в хмуром ноябре, а также во времена угрюмого Веймарского мира солдаты зачастую не знали толком, в какой мир им теперь придется возвра­щаться после того, что произошло. Республика была для них мес­том, где они теряли то, что считали своей «идентичностью». В результа­те у них крепла мечта о фронте, где все было еще столь просто и ясно. В 1929 году Франц Шаувеккер, один из самых интеллигент­ных авторов в «народном» лагере, изобразил весьма поучительную сцену: прощание солдат, вызванное наступлением мира, который вряд ли кого-то радовал. Автор приписывает своим героям сознание, ко­торое присуще больше 1929 году, чем ноябрю 1918 года. Они, огля­дываясь назад, придают, точно так же как Гитлер, столь же великий смысл великому несчастью. И здесь тоже отрицается окончание «подлинной» войны:

А знаете, что мне кажется, когда я смотрю на все это? Все по-настояще­му начинается только сейчас — знаете, все подлинное, истинное... Сейчас уже не стреляют, сейчас все делается втихую. Это действует на нервы. <..,>

...Мы, правда, кое-чему научили друг друга — кое-чему из того, что нам может понадобиться. Ведь этот мир — продолжение войны другими сред­ствами. Каждый уходит на свой собственный фронт. Только фронт теперь бу­дет тайным. Будьте здоровы, боевые друзья. <...>

Сейчас мы начали замечать, как непросто обстоят дела...

До сих пор мы на фронте только подчинялись приказам... Долг не исполнится сам собой, его надо исполнять — а там уж, в принципе, легко будет ему следо­вать... И вот, пожалуйста — у нас есть она, великая немецкая легенда сегод­няшних дней, немецкая мистика простых солдат. Они должны были, пре­красно все сознавая, делать то, что практически было бессмысленно! И они делали это. Вот тебе и величие, и трагедия немецких фронтовиков.

Шаувеккер признает то, что выразители «народной» идеи обыч­но отрицают: жертвы, понесенные немцами на войне, были бессмыс­ленны.

Однако эту бессмысленность нужно преодолеть, потому что есть желание сделать это. Ее преодолевают, требуя, чтобы смысл непременно был — лично, силой устанавливая его. Нигилистичес­кий антинигилизм.. Шаувеккер конструирует новую позитивность посреди полного краха. Даже немецкая революция, которую правые обычно считали просто мерзостью, приобретает здесь какой-то ни­гилистический побочный смысл:

Она жалка, ничтожна, жадна до денег, мстительна, завистлива и одер­жима болезненной ненавистью, она — несчастная затея мелких насекомых. Но, наряду с этим, она сделала кое-что такое, чего вовсе не намеревалась де­лать... Она устранила все препятствия в нас самих, она унесла кучу мусора. Это было лучшим в ней. Она открыла нам глаза, очистив их от всякой дряни...