Переполнение всей культуры в целом страхом перед совестью приводит к тому, что и там, где человек мысленно пытается освободиться от оков, как в цинизме, происходит не что иное (!), как компромисс со Сверх-Я. Следовательно, не так уж далеко от истины мнение тех, кто утверждает, что проявления цинизма — это в глубокой их сущности
Нельзя выразиться лучше: «Не так уж далеко от истины...». До нее не так уж далеко, но и не так уж близко. Берглер видит, что во многих формах цинизма проявляется стремление сбросить оковы, следовательно, цинизм есть одно из проявлений динамики культурных «освободительных войн» и социальной диалектики ценностей, и его надо отнести к числу важнейших методов выработки неоднозначностей в культуре. Ведь выражение «компромисс» указывает именно в этом направлении. С чем-то таким, что стояло бы «выше» меня, не заключалось бы никаких компромиссов; здесь речь шла бы просто о повиновении.
Компромисс заключается с инстанцией, которая не обладает всепроникающе императивной силой,— со слабым Сверх-Я и совестью, которая только мучает, но уже не может категорически повелевать. Берглер невольно показывает, что психоаналитик и циник в известной степени являются последними подлинными моралистами. Они еще позволяют себе то и дело напоминать о заповедях совести и морали, пусть даже и лишь в связи с конфликтом между реальностью и моралью. Во всем остальном мире повсеместно мораль не нарушается, а претерпевает раскол на несколько моралей, и это настолько очевидно, что уже не ощущается никакого «внутреннего конфликта» с ней. Создавая свою теорию Сверх-Я, психоанализ дает «моралистам последних дней» ту среду, в которой они могут выражать себя. Однако то и дело оказывается, что коллективное разложение Сверх-Я уже зашло на шаг дальше, чем полагают моралисты. Объективный цинизм всегда идет впереди субъективного, и это отставание никогда не будет преодолено. Когда циники отпускают свои злые шутки; когда они поворачиваются спиной к морали; когда они демонстрируют ледяную холодность, с помощью которой хотят оглушить себя и забыться, чтобы не замечать аморализма мира, или даже пытаются превзойти этот аморализм,— во всех этих случаях субъективная холодность есть отражение морали всеобщего общественного оледенения. Шутка, которая рождается из холодности, еще напоминает — по меньшей мере, своей агрессивностью — о более живой жизни. «Ледяные псы» еще имеют силы лаять и еще достаточно зубасты, чтобы стремиться к прояснению сути вещей. Психоанализ, который вовсе не является «страхованием жизни от
иллюзий», также достаточно зубаст — по крайней мере, его лучшая половина. Научное облачение не должно вводить в заблуждение: нужно ясно отдавать себе отчет в том, что Просвещение, как подчеркивал Кант и многие другие, требует мужества по меньшей мере в той же степени, в какой оно требует интеллекта, а также в том, что желающий говорить истину не сможет уклониться от вступления в конфликт, ходя вокруг да около.
Мы говорим о январе 1933 года. Психоанализ размышляет о цинизме. Вскоре ему придется эмигрировать. Психоаналитическое объяснение цинизма останется в прошлом. Выяснится: то, что должно было стать решением проблемы, оказалось этой проблемой побеждено.
3. Как-бы-республика.
Политические цинизмы i:
борьба продолжается
Надувательство! Сплошное надувательство! И у всех — свои национальные цвета! Они побоятся рядиться в красное. Они и в мыслях такого никогда не держали. То ли еще будет!
Георг Гросс дал краткую формулу этой эпохи — «ярость от ощущения обманутости». Разочарование, крах иллюзий, твердое намерение больше никогда не поддаваться обману — таковы основные психополитические мотивы Веймарской республики. Они приводят к тому, что рефлексивно-циническое настроение общества крепнет и превращается в агрессивное и демонстративное.
• Повсюду горькое чувство обманутости сочеталось с ощущением того, что все придется начинать сначала. Война закончилась, но государство не смогло демобилизоваться. Веймарский мир стал продолжением войны другими средствами.