Кровавый гимн

При встрече с Роуан Мэйфейр я был ослаблен – вот в чем была проблема, вот почему ей удалось одержать надо мной верх. Ну, ничего страшного.

Кто-то сбросил мою ногу со стула. Я услышал визгливый женский смех, смех нескольких дюжин людей. Густой дым сигар. Звук бьющегося стекла. Я открыл глаза. В квартире было полно людей! Оба окна на балкон были открыты – там толпились женщины в блестящих платьях с глубокими вырезами и мужчины в черных смокингах с атласными лацканами. Гул голосов, от громкого смеха закладывало уши. Мимо пролетел поднос, его держал над головой официант в белом пиджаке, перепрыгнувший через мои ноги. А на столе сидел ребенок, розовощекое дитя, сладкая девчушка в черных кудряшках смотрела на меня живыми темными глазками, ей было семь или восемь, лакомый кусочек.

– Извини, душка! – Она утрированно имитировала английский акцент. – Мне правда неприятно сообщать тебе об этом, но сейчас ты в нашем мире. Ты наш!

На ней была матроска – белое платьице с синей отделкой, белые гольфы и маленькие черные туфельки фирмы «Мэри Джейнс». Девочка подтянула к себе коленки.

– Лестат, – она рассмеялась и указала на меня пальцем.

А потом на стул передо мной скользнул дядя Джулиен, одетый как для вечернего приема: белая бабочка, белые манжеты, тщательно причесанные белоснежные волосы. За его спиной толпились люди. Кто-то звал его с балкона.

– Она права, Лестат, – заговорил он на безупречном французском, – сейчас ты в нашем мире. Должен признать, у тебя великолепные апартаменты, я просто восхищен полотнами, теми, что только-только поступили из Парижа. Ты и твои друзья весьма умны. И мебель… Ее здесь слишком много. Кажется, ты забил ею все углы и щели. И тем не менее квартира просто мечта.

– Но, дядя Джулиен, я думала, мы сердимся на него, – вмешалась в разговор маленькая девочка. Она по-прежнему говорила по-английски.

– Ты правильно думала, Стелла, – по-французски ответил он. – Но это дом Лестата, и, злимся мы на него или нет, мы прежде всего Мэйфейры, а Мэйфейры всегда соблюдают приличия.

Девочка – нежные щечки, матроска, гольфики, лакированные туфельки – звонко расхохоталась, а потом спрыгнула со стола прямо мне на колени. Оп!

– Я так рада, – заявила она, – потому что ты такой денди. Дядя Джулиен, ты не думаешь, что он слишком красив для мужчины. О, я знаю, Лестат, тебя не интересуют вопросы пола…

– Хватит! – заорал я.

Неимоверная очищающая сила вырвалась из меня и ударила о стены.

Мертвая тишина.

Передо мной стояла Мона – глаза широко открыты, накидка исчезла. Рядом возвышался Квинн с озабоченным выражением на лице.

– Лестат, что с тобой? – спросила Мона.

Я встал и, шатаясь, вышел в коридор. Почему меня шатало? Я оглянулся. Вся мебель в комнате была сдвинута с места. Чуть-чуть, но сдвинута! Двери на балкон распахнуты!

– Посмотри на дым, – шепнул я.

– Сигарный дым, – ничего не понимая, сказал Квинн.

– В чем дело, босс? – снова спросила Мона.

Она подошла ближе, обняла меня и чмокнула в щеку. Я поцеловал ее в лоб и пригладил ее растрепанные волосы, но ничего не ответил.

Сам не знаю почему, но я не стал ничего им рассказывать. Я показал им наглухо заклеенное окно в спальне, которое было покрашено так, что выглядело как самое обычное окно. Я продемонстрировал им стальные засовы и замок на дверях. Рассказал о круглосуточной охране. Им достаточно было задернуть полог вокруг кровати и уснуть в объятиях друг друга. Никаких солнечных лучей, никаких бессмертных или смертных визитеров – никто не побеспокоит их в моей квартире. Естественно, до рассвета еще достаточно времени. Можно поболтать. Или погулять. Но только не шпионить за Мэйфейрами. Никаких попыток узнать секреты, ничего такого. И не возвращаться на ферму Блэквуд. Я пообещал присоединиться к ним на следующий день в сумерки.

Мне надо было уйти.

Уйти из этой квартиры. Из этого дома. Исчезнуть.

Открытое пространство.

Неподалеку от Обители Таламаски.

Далекий рокот грузовиков на Ривер-роуд. Запахи реки.

Запах травы. Я иду по мокрой траве.

Поле с редкими дубами. Белый обшитый досками дом вот-вот развалится, как многие дома в Луизиане. Стены шатаются, в крыше прорехи. От окончательного разрушения их удерживают только сплетенные между собой лозы дикого винограда.

Я обернулся.

И увидел его позади. Четкий призрак в черном фраке шагал по мокрой траве, почти по моим следам. Он отбросил в сторону бокал из-под шампанского и подошел ближе. Остановился. Я бросился на него и успел схватить, прежде чем он исчезнет. Вцепился ему в глотку. Мои пальцы впились в то, что стремилось стать невидимым, удерживали его, причиняли боль нематериальному. Да, ты у меня в руках! Наглый фантом, посмотри мне в глаза!

– Ты думаешь, что можешь преследовать меня? – зарычал я. – Думаешь, я позволю тебе это?

– Да, могу! – сказал он в язвительной английской манере. – Ты забрал ее, забрал мое дитя, мою Мону! – Он изо всех сил старался исчезнуть. – Ты знал, что я жду ее. Ты мог отпустить ее ко мне.