Кружевные закаты

– История моей жизни, конечно же, началась задолго до встречи с ней. Конечно, она началась задолго до того, как я вообще оказался способен на то, чтобы понять, что же это, в самом деле – жизнь. Огромная, опасная, полная миллионов граней, возможностей и путей взаимодействия людей между собой, пугающая, но нет ее прекрасней, а смерть – плохая ей замена, поскольку не дает ничего, кроме покоя. Но иногда он желанней всего… Так я размышлял, прощаясь с единственной женщиной, способной успокоить меня и одарить желанным благоденствием. Сознание счастья приходит тогда, когда его уже нет и в помине.

Но я не желаю сегодня распространяться на тему моего взросления или того, как я пришел к пониманию, что все в мире отнюдь не просто, проще говоря, о моих весьма скромных философских исканиях. Нет, об этом я вам расскажу, непременно расскажу когда-нибудь во время семейного визита в мое имение с подросшими детьми. Тогда и вы, возможно, постареете. Не физически, нет, вы прекрасно держитесь и смотритесь для своего не юного возраста, что достойно похвалы. Но гораздо более страшна старость душевная, когда ничего уже не смыслишь и не жаждешь, нет той неутомимости, лютости помыслов, если хотите, которая отличает молодых. Возможно, в какой-то мере, если рассказ мой будет не слишком размыт и академичен, вы поймете, что руководило мной и руководит до сих пор… Но довольно глупой болтовни, иначе вы заклюете носом прямо на вашем шикарном персидском ковре.

Семья Стасовых поначалу относилась к числу уважаемых, но не слишком достаточных дворян, что не редкость и в наше время, а уж тем более не было редкостью в ту пору. Они, как водится, всеми силами пытались закрыть для посторонних глаз свое отнюдь не блестящее положение, оскорблялись, если речь заходила о деньгах, и старались по мере возможности устраивать вечера, на которых с достоинством и скрытым страхом демонстрировали, что все не так еще жалко, как об этом, вероятно, толкуют.

Увы, главным оружием в достижении ими целей вернуть блестящее положение стала младшая дочь – Анна. Как ни обыденно это звучит, это правда. С малых лет они воспитывали ее с мыслью, что нет ее на свете прелестней и что должна маленькая Аня сделать самую блестящую партию, тем самым вернув семейству своему былое величие. Потом-то я понял, какую роль это играло в становлении ее отнюдь не простого характера.

В 1839 году мне сравнялось двадцать три года, и я недавно выбрался из кадетского корпуса первого класса, в чем мне помогла семья Стасовых благодаря меркнущим связям с власть имущими. К сожалению, безынициативность и болезнь отца быстро избавили их от этих полезных соприкосновений, но в отрочестве я еще застал их сравнительно обеспеченными. Почуяв, наконец, свободный пьянящий воздух Петербурга, отправился туда в тайной надежде познать настоящие чувства, обрести прекрасных друзей, продвинуться по службе, словом, пожить ярко, самобытно, совершить то, чего никто не додумался совершить до меня и на лаврах почестей и блаженства протянуть счастливо отведенный мне срок. Первым делом моим по приезде в столицу стояло навестить дальних родственников моей семьи Стасовых, чтобы облобызать как следует ручки алчного ворчуна Александра, который уже не был хорош собой, хотя и не так испит, как год спустя, когда я посватался к его старшей дочери. Мне предстояло выразить почтение человеку, единственной заслугой которого были его дети… Жена его, уже безразличная ко всему, единственное утешение находила в помыкании прислугой и многозначительном каждодневном обсуждении соседей.

Когда от матери я наслушался про подноготную их семейки, убежден был, еще ни разу не видев Янину, старшую дочь, повзрослевшей, что она заносчива и несдержанна. А папаша только забавляется ее манерой высказывать все в открытую и резко обрывать мать, попрекая ее в отсутствии чуткости и стремлении познавать окружающих, а не иронизировать над их слабыми сторонами. Когда я подростком наведывался в их гостеприимный, но отчего-то казавшийся мне неприятным (вероятно, в силу царившей в нем атмосферы) дом, я через мысли о военных походах и небезобидных мальчишеских шалостях недоумевал, что такое бормочет эта девочка. С горящими глазами Янина декламировала Пушкина и распиналась, несмотря на явное свое недоумение на родителей, перед семьей, которая мало интересовалась ходом мыслей дочери, о свободе, выборе и прочих не занимавших меня тогда вещах. Теперь-то, через призму стольких лет я понимаю, что она рвалась на свет из того мрака, где обитала по не зависящим от нее обстоятельствам. Но тогда мне всего лишь было скучно и, пожалуй, жаль ее, поскольку в нашей мужской, как мы ее считали, среде юных военных к женщинам не принято было относиться всерьез. Они предназначались для украшения жизни, а, впрочем, я не задумывался над этим.