Кружевные закаты

Переплетенные листья метались на ветру. Анна стояла у пруда, держась ладонями за локти. Возможно, он преувеличивал, и единственная ее прелесть была в юности и открытом доверчивом взгляде, никуда, оказывается, не сгинувшем, как ни хотела она казаться строгой и колкой. Хотя нет… муж тоже под впечатлением ее натуры. Тут не только в глазках дело. Но как знать… мужчинам много не надо, чтобы влюбиться. Но любить – не значит почитать. Упоение от ее беззащитности вновь накатило на Мартынова.

– Жизнь стоит того, чтобы с ней не расставаться, – вздохнув глубоко, изрек Дмитрий, ненавязчиво словно становясь за спину Анны.

Она вздрогнула, хоть и мечтала, что он выйдет за ней. Убедившись в исполненности своего желания и тщеславных замыслов, она не осталась довольна. И тревожное эхо робкого тявканья собаки, куда-то тащимой крестьянами, распласталось, рассыпалось по равнине, куда с холма падали ее владения. «Мои ли?» – царапнула мысль. Анна чувствовала, как Дмитрий стоит сзади, и это противное сознание не давало ей сосредоточиться и подумать о том, о чем так хотелось – о нем самом.

Он, должно быть, заметил что-то исконно поменявшееся в ее взгляде после этих слов. Все в нем дышало негодованием, несогласием и в то же время… мольбой? Ее светло-коричневые волосы привычно отливали славянским светом, а брови будто стали ниже и даже хмурились. Но нет – на лбу ни морщинки. От Литвиновой сквозило какой-то гордостью, рвущейся забыть о себе. Анна была восхитительна и легко затмила соперницу, свежую жену Димитрия, даже не задумываясь над этим.

Шею и плечи начало терзать огнем, и, не вытерпев, Анна зло повернулась и отчетливо произнесла:

– Что вам нужно?

– Я хотел прогуляться… – растерялся Мартынов, и его выжидающая улыбка померкла.

– Мало того, что вы стесняете нас своим присутствием, так еще и ходите по пятам! – вскипела Анна, в душе сознавая несправедливость собственных упреков.

– Вот так дела! – присвистнул Дмитрий. – Это первый дом, где мне дают понять, что я лишний. Где же ваше гостеприимство, сударыня?

– Прекратите, – проскрежетала зубами Анна, не в силах слушать подобное, когда в глубине ее прекрасного тела желание боролось с желчью и треснувшей гордостью.

– Вы, – продолжала она, учащенно дыша, – вы приходите сюда и делаете вид, что мы имеем право распространяться о каких-то жалких пустяках и посмеиваться над вашими шуточками после всего! Да вы самый лицемерный человек из всех, с кем я имела несчастье оказаться знакомой. И не думайте, будто я поддержу вашу игру и буду делать вид, что мы можем вот так стоять и смотреть друг на друга без всякой задней мысли. Подобное не забывается, если даже для вас это обычная практика.

Она могла наговорить еще многое, но Дмитрий по своему обыкновению был слаб в подобного рода беседах и предпочитал отмолчаться, пока ее едкая речь растекалась рядом. Все одно – остынет и прослезится, а он не будет выглядеть кретином и не получит дополнительных поводов почувствовать себя виноватым. Анну раздражала его молчаливость в самых ответственных моментах. Иногда ей хотелось как следует потрясти его за плечи, чтобы он размял, наконец, производимую собой же тишину. Но уважение к Мартынову и прежний страх помешали ей. В сущности, кто она такая ему, чтобы иметь право высказывать подобное?

Что-то вдруг хрустнуло в Анне, переломило ее злость на Дмитрия. «Как ты дорог мне», – прочел бы любой в ее взоре. Подсознательная животная тяга, которой она опасалась, но которая вновь, теперь уже осознанно накрыла с головой, вторглась в сознание и не спешила убираться оттуда, взяла верх над ней, заставляя позабыть о чем-то более существенном, но земном. Литвинова уже знала, что кроется под этим алканьем неизвестного, прорывающимся в вожделении обыкновенных прикосновений. Тяга таинственная, стихийная и загадочная, обрастающая легендами и естественная, как сама жизнь, которую иные народы восхваляют, обожествляют и ставят ей памятники, проводят ритуалы, а цивилизованное общество отчего-то боится. Быть может, оттого, что она может разрушить фундамент сдержанности и лицемерия, на котором держится христианство. Ведь обузданная страсть, не вызывающая чувства вины, оседланная и разрешенная, едва ли натворит бед, в отличие от запрещаемой и подавляемой. Не искоренить ее совсем, или искоренить путем страданий и срывов… А стоит ли? К чему отрицать движущую силу своего тела? И ведь не только на чувственности было замешано ее отношение – Анна жила теперь Дмитрием. Ей нужно было просто смотреть на него и изредка прикасаться. Пускай неправильно, пускай и не зная, как нужно любить канонично.

Протяжная ярость, пропастью улетевшая в ее состояние, внезапно сменилась благоденствием и скрытой теплотой оттого, что Дмитрий стоял рядом, нежно и вовсе не самоуверенно, как раньше, любовался ее живописным силуэтом на фоне бушующей природы. Вновь он толкал ее к пропасти, и вновь она едва ли не с благоговением брела к ней.