Кружевные закаты

Осмелев от неожиданного поведения кузена, Анна послала ему волнующий взгляд, не понимая, что неосознанно уже делала это за ужином; что так же опьянила Николая год назад. Сама себе она казалась несчастной, а выглядела обольстительницей, слишком непредсказуемой и непонятной, чтобы пройти мимо нее.

Человек, который отталкивал и занимался другими делами, когда она надеялась сблизиться и побыть рядом… Который вырастал, когда хотел и уходил, не прощаясь. Который мог целый день крутиться рядом и не сказать ни слова. Почему он так притягивал и так застрял в ней? Возможно, она попросту считала его лучше, грамотнее и моднее себя. Тайны в ней не осталось. Простая и понятная она лежала когда-то на ладонях Дмитрия Мартынова и беспрестанно целовала их, заливаясь благоговением.

В тот же вечер, спровадив женщин на террасу коротать время с самоваром и болтать о тканях на платья (как им казалось), Николай и Дмитрий восседали в креслах в закрытой от закатных лучей гостиной и вкушали крепкий дым сигар.

– Я бы мог обольстить какую-нибудь забитую пигалицу с невероятно властным отцом, но… Посмотрел и не выдержал… Поддался чаровнице Ирине…

– И не жалеешь, что отказался от кошелька в потертой оболочке? – спросил Николай без всякого сочувствия, но и не без интереса.

– Отнюдь… Матушка, конечно, ворчала… Но что мелочиться, мы сами богаты как Крезы… К чему все это? Чтобы упрочить свое положение? Давай начистоту, Николенька, богатых и красивых невест разбирают до шестнадцати лет, и молодцы куда более расчетливые и прыткие, чем я… А терпеть рядом с собой двадцатипятилетнее чучело – упаси боже! Я слишком хорошо проводил досуг, чтобы кого-то вылавливать и выискивать.

Теперь уже финансовое положение Ирины прояснилось во всех красках, и Мартынову оставалось только держать осанку. Николай ничего не отвечал, памятуя, что до брачных оков Дмитрий доносил до него противоположное мнение в свойственной ему манере облокачиваться куда ни попадя, беспрестанно жевать что-то, хохотать, использовать впечатляющий арсенал мимики и выразительно жестикулировать.

Голословное порицание Анной жены, которым она бросилась пару раз, предназначая его именно для ушей Мартынова, почему-то раздражало Дмитрия, несмотря на то, что он не был слишком расположен к Ирине. Никаких неземных чувств ни к одной женщине он еще не питал и сомневался, что подобное вовсе способно случиться.

24

Солнце перестало забивать окрестности своим блеском, как во время не в меру звонкого обеда, когда почти все сидящие за столом решили вдруг высказаться по обухом ударившей вести о смерти Лермонтова. Ветер согнал облака с края горизонта. Запах костра растворялся в думах Анны, обволакивая их густой терпкостью. В предсумеречный час она выбралась из остывающих после дневной теплоты стен и с наслаждением дышала, отдавшись этому занятию с благодарностью за даруемое удовольствие как никогда яростно чувствовать, что и вправду существуешь.

Накинув легкий фрак, он сбежал вниз по лестнице и устремился навстречу приключению. Почему-то он был уверен, что не просто так они получили возможность оценить надвигающуюся бурю вместе. «Не утолю ее, буду мучиться. Буду думать лишь об этом и сойду с ума, в конце концов!» – отрывисто соображал он, спускаясь. Решительно он пересек столовую и вышел из дома с другой стороны, прямо на природу.

В затерянном саду, отдаленном углу имения все было охвачено ветром. Возносящий продутый воздух со смесью влажности и свежести бросился Дмитрию в лицо, стоило только покинуть безопасный кров. Чернильно-темное вкусное небо, которое бредило растворением в себе, надвигалось словно на крошечного человечка, желая то ли поглотить его, то ли покорить. Даже Дмитрия, не акцентирующего внимание на явлениях природы, антураж впечатлил. Но основное внимание и его прожигающие глаза были обращены в сторону госпожи Литвиновой. Она медитировала будто, неподвижно стоя на откосе, за которым ровным океаном расстилались поля и лес вдали. Теперь они были охвачены белой мглой и казались загадочными, как в средневековом сказании. У Анны, как и у непрошенного зрителя, по коже ползли мурашки, поэтому, слегка поежившись, она глубже впуталась в свою красную шаль. Что может быть роднее, жалостливее и упоительнее, чем женщина, которая некогда принадлежала тебе? Сквозь хаос воспоминаний Дмитрия невольно прокатилась мысль, что она все еще желанна его ненастному запертому сердцу. Быть может, более желанна, чем когда была оторванной от реалий тоненькой девочкой. Так отдаваться, как она, не умел никто.

Бок о бок с обреченностью их душ в этой беспредельной и подавляюще совершенной власти неконтролируемого сквозило ощущение летней свежести и свободы. Словно на закате, когда зной уступает свое нагретое место отпускающе-свободной прохладе, а за раскинувшимися у дома пестрыми цветами веет травой и смородиной.