Крылья беркута

— Если так, то хорошо. — У Стрюкова полегчало на душе. — Молодец конюх. Вот что значит сообразительность! Сразу видно — голова на месте. Беги-ка и вели экипаж оставить.

Василий молча кивнул.

— Хозяин, — вдруг предложил он, — а может, велеть — дровни?

— Еще чего-нибудь придумай, — буркнул Стрюков.

— Так на них же сподручнее. Потому — дороги не накатаны. А санки что, полозья узкие, в снегу враз увязнут. В них по городу, по накату. Я — что, как мне велите, так и скажу.

— Говоришь, сподручнее? — А пожалуй, он прав! С виду растяпа растяпой, а сообразил. По такой дороге — сани. Только сани! Не хотелось Ирину сажать в розвальни. Когда еще придется провожать ее с этого двора? Лучше не думать. — Ну что ж, будь по-твоему! Подсказал вовремя. Только вели, чтоб под сиденье подложили, помягче бы и поудобнее... Тулуп пускай возьмут. Тот, мой, дубленый. И медвежью полсть. Запрягайте и подавайте сюда.

Радуясь, что угодил хозяину, Василий в ответ на каждое его слово согласно кивал головой, довольно улыбался и, сам того не замечая, старой, замызганной рукавицей поглаживал давно не бритый подбородок. А когда очутился уже за воротами, припустил бегом, стараясь угодить хозяину еще больше и думая о том, что он может отблагодарить. Такое случалось, и не один раз. Не с Василием, конечно. С другими. Кому фартило. Люди зря болтать не станут.

Стрюков достал часы и, взглянув на циферблат, ужаснулся — первый час! Боже, как быстро бежит время! Оглянуться не успеешь — завечереет. Дни стали совсем короткие. Надо бы Ирине уже быть далеко в пути, а придется ехать почти на ночь глядя! Анна давным-давно все приготовила, а Ирина сидит у себя и что-то пишет. Не время для писания, ах, не время! Ну да ничего не сделаешь, сама не маленькая, все должна понимать. А подстегивать неловко, давеча зашел к ней — недовольно нахмурилась и ладонью прикрыла исписанный листок. Видимо, так ей надо.

За воротами послышался шум: конское ржанье, голоса, стук телег. Стрюков чуть приоткрыл калитку и осторожно выглянул. Мимо шел военный обоз. Передняя подвода уже миновала стрюковский двор, а задней еще не было видно. «Уходят», — подумал Стрюков и вновь почувствовал, как тревожно застучало сердце: не отстать бы Ирине! Тут он заметил на первой подводе белый флаг с красным крестом. Санитарный обоз? Сидячих почти нет, все лежачие. Раненые. Господи, боже ты мой, сколько же их! Вдоль обоза на низкорослой лохматой лошаденке, неумело держась в седле, рысил немолодой уже человек с седоватыми усами и бородкой клинышком. Стрюков узнал в нем врача земской больницы Ладыгина. Они были знакомы и неоднократно встречались в доме Ладыгина-старшего, тоже известного купца. Их дед был крепостным генерала Тимашева, а отец выбился в купцы. Старший сын его пошел по стопам отца, а младший окончил Московский университет и стал врачом.

— Федор Иванович! — окликнул Стрюков. Ладыгин подъехал. — Санитарный обоз?

— Раненые, — нехотя отозвался врач и вместо приветствия небрежно вскинул руку к шапке.

— И куда? — полюбопытствовал Стрюков.

— А куда довезем. Хотя конечный пункт — Уральск. — Взмахнув обрывком плети, закричал: — Они все тяжелые, понимаете? Без сознания... А мы их везем. Зачем? Им лежать надо. Перемрут в степи. Передохнут все до единого! Ах, бедные люди, а молодцы какие — все как на подбор. Никому дела нет. Это же ужасно — везти людей и знать: везешь на смерть. А могли бы жить...

— Говорят, к вечеру город сдадут красным.

— Ну и что? — вызывающе спросил Ладыгин.

— Не оставлять же. Красные — зверье.

— Да полноте вам! — оборвал его Ладыгин. — Я убежден — большевики не такие уж бессердечные, чтоб глумиться над ранеными. Кстати, я знаком с инженером Кобзиным, их комиссаром. Весьма интеллигентный человек и, конечно же... — Не закончив фразы, он снова приподнял руку, будто козырнул, и натянул повод. — Не собираетесь в путь? А то присоединяйтесь к нам.

Стрюков поблагодарил, сказал, что остается.

— Остаетесь! Неужто?! — не скрывая удивления, переспросил Ладыгин и тут же заключил: — Разумный поступок! Поздравляю! А мой братец укатил еще вчера. Остолоп! Наслушался бабьих сказок!..

Стрюкова вдруг осенила счастливая мысль: а что, если к обозу раненых присоединится Ирина? Это было бы чудесно! В случае чего она может сойти за сестру милосердия. Их не принято обижать.

Он посоветовался с Ладыгиным, и доктор согласился.

Ирина неохотно приняла предложение отца — обоз будет плестись шагом, да и попасть в общество раненых — удовольствие ниже среднего. Все же решили на первых порах держаться санитарного обоза.

Ирина была уже готова, нервничала, а лошадей все не подавали.

Хотя Василий ушел недавно, Стрюкову казалось, будто с тех пор прошла вечность. Он мысленно обзывал себя безмозглой башкой за то, что не сам пошел на конный двор, а послал Василия. И в самом деле, не опоздать бы.

Ему хотелось на прощанье душевно поговорить с Ириной, сказать что-то ласковое, сердечное, но такого разговора не получалось.

Посреди гостиной стояли два чемодана, небольшой узел бабушки Анны и корзина с продуктами.