Крылья беркута

В ее голосе Василий уловил тревогу и беспокойство. На душе у него потеплело. Может, и вправду остаться? Послушать их, жизнь должна повернуться. Кто знает, куда она еще повернется... И все же они себе не враги, Надька и Семен. Да и нету такого человека, чтоб себе хотел худа. Вот если бы наверняка знать, что здесь ему положена удача, тогда зачем переться в Соляной городок?! И думать бы не думал. Но, с другой стороны, поступи к ним, сразу винтовку в руки и — айда в бой! Может, только и жил... Атамановы казаки тоже небось не для того воюют, чтоб свои головы под пули подставлять, возьмет на мушку, тюкнет в голову и поминай, как звали. Нет, кому не терпится, пускай себе воюют, а ему война совсем без надобности. И опять же — письмо Ивана Никитича! Такое славное письмо человек выдал! Не кто-нибудь рекомендацию дает, а сам Стрюков! Да с этой бумажкой можно самое лучшее место сыскать — никому и не приснится. Оно, конечно, может все и по-другому обернуться — в Соляном городке никто для тебя сала с маслом не припас, как придешь ни с чем, так ни с чем и в обрат потопаешь. Все ж попробовать не мешает. А останься тут, сразу же на глаза хозяину попадешься. «Ты что же, — скажет, — такой-рассякой, хвостом крутишь, то сюда кидаешься, то туда? Или не знаешь, к какому берегу причалить?» А возможно, сейчас ни слова не скажет, а когда белые вернутся, коленкой так наподдаст, места не найдешь... Вот кабы знать наперед, куда она, жизня, направится!

— Заснул, что ли? — окликнул его Семен. — Или размечтался, как буржуйские пышки будешь молотить? Твое, конечно, дело, но ты попомни мое слово: придет время, не простишь себе такую оплошность, спохватишься, да не вернется.

— Ну и пускай, — набравшись храбрости, сказал Василий. — Я живу себе помаленьку, никому не мешаю...

Семена начинало разбирать зло — не доходят до Василия добрые слова, отскакивают, как горох от стенки.

— Вот такие, как ты, поперек дороги у нашей революции лежат. Ты можешь себе представить?

— Ну и неправда! — возмутился Василий. — Ты, Сень, на меня совсем навалился и зряшное говоришь.

— Не обижайся, Василий, — вмешалась Надя. — Он тебе как лучше хочет.

— Так я разве чего? — подобрел Василий. — Я ничего. И еще есть у меня просьба к тебе, Надежда, и опять же к Семену, — он просяще глянул сначала на Надю, потом на Семена. — Тут у меня кой-чего остается из одежки, потому как пешком ударюсь в Соляной.

— Замерзнешь к чертям, мороз-то вон какой.

— Ничего, Сень! У меня есть валенки. Правда, подшитые, ну, а как новые... Так я оставлю у тебя, — обратился он к Наде, — свой шухер-мухер? На сохранение.

— Ну, конечно, — согласилась Надя.

— Я скоро вернусь и заберу, — торопливо заверил Василий.

— Не волнуйся, места не пролежит, — успокоила его Надя. — Давай приноси.

— Между прочим, можно и ко мне — тоже никуда не денется, — предложил Семен.

— Ну, спасибочки, — поблагодарил Василий и собрался уходить.

В это время Надя, забыв предосторожность, повернулась к Семену так, что он увидел правую часть ее лица. Он положил гармонь на стул и шагнул к Наде.

— Это что у тебя со щекой?

— Да, так, пустое, — отмахнулась Надя, но Семен крепко взял ее за руку.

— Ничего себе — пустое! И вроде кровь запеклась?! — строго и встревоженно допытывался он.

— Где? — не зная, как отбиться, смутившись, спросила Надя. Она никому не собиралась рассказывать о своих злоключениях в Форштадте.

— Да вон, на нижней губе... — не отставал Семен.

— Правда, — приглядевшись, подтвердил Василий. — Будто ушиб! Верное слово!

— Ну, чего пристали? Просто так...

— Так? — зловеще проговорил Семен. — А я тебе скажу: били! Кто тебя бил, признавайся?

Надя поняла, что ей не отвертеться.

— В общем... — сбивчиво заговорила она. — В общем это... пожалуй, чепуха... говорить не стоит. — Но ей вдруг захотелось рассказать, рассказать все, все...

Она задумчиво взглянула на Семена, не отрывавшего от нее пристальных глаз, и глуховато сказала:

— Нет, конечно, не чепуха... — Несколько мгновений она стояла среди комнаты, не зная, с чего начать. — Влипла я сегодня...

Надя в изнеможении опустилась на стул и стала рассказывать о вдове Васильевой, о рыжем Рухлине и его семействе.

— Ну зачем ты пошла, зачем пошла к этим гадам?! — сжав кулаки, прорычал Семен.

Василий слушал Надю с широко открытыми глазами и думал о том, что она по-настоящему добрая душа. Про Рухлина такого не скажешь... Непонятно, почему Семен спрашивает, для чего она пошла к рыжему, — тут же и без всяких слов дело ясное, как на ладони!

— Сейчас я сама понимаю — не надо было идти.

Когда Надя стала рассказывать, как на нее накинулись у Рухлиных, лицо Семена стало иссиня-бледным, а рука потянулась к стоявшей рядом винтовке.

— Значит, ударил? — задохнувшись, спросил он.

— Раз ударил.

— А ты? Ты что ему на это?

— А что я могла?..

— Что верно, то верно, — со злой усмешкой сказал Семен. — Слыхал, Васек, какую песню Надежда оторвала: «Рыжий красного спросил, чем ты бороду красил»?

Он торопливо сунул Василию руку. Наде показалось, что Семен хочет поскорее выпроводить его.

— Счастливой тебе дороги!