Крылья голубки

Ей предстояло через два дня убедиться, что такой ее выбор оказался в высочайшей степени оправдан; и все же, в прямом соответствии с тем, что произошло между ними, когда Милли вновь предстала перед своим знаменитым другом – а такая его характеристика во время краткого перерыва успела еще возрасти, – первое, о чем он спросил ее, было, сопровождает ли ее кто-нибудь? В ответ на это она прямо поведала ему обо всем, совершенно избавившись к этому времени от своего первоначального смущения, даже склонная – она сама чувствовала, что так может случиться, – быть чрезмерно многословной и, более того, не ощущая никакой тревоги из-за его вопроса, возможно показывавшего, что ему хотелось бы, чтобы она была не одна. Все складывалось точно так, будто за протекшие сорок восемь часов ее знакомство с ним каким-то образом углубилось и, в частности, его собственные знания о ней обрели загадочные дополнения. До этого им пришлось пробыть вместе едва ли десять минут; однако их отношения, так чудесно созданные теми десятью минутами, были здесь, перед ними, их нужно было только принять. И вовсе не благодаря одной лишь профессиональной сердечности с его стороны, одному лишь врачебному такту, что никак не понравилось бы Милли, а в значительно большей степени из-за спокойной, доброжелательной, прямо-таки положительной манеры, с какой он расспрашивал ее о ней самой, расспрашивал о том, расспрашивал о сем – и выяснил. Разумеется, он, вообще-то, мог вовсе и не расспрашивать, мог не захотеть расспрашивать, у него под рукой не было никаких источников информации, да они на самом деле были ему совсем не нужны: он все выяснил просто благодаря своей гениальности – а Милли имела в виду, что выяснил он буквально все

. И теперь она понимала, что ей не только не неприятно это, то есть что про нее все выяснили, но что – совсем наоборот – именно за этим она сюда и пришла и что теперь, хотя бы на какое-то время, у нее будет твердая почва под ногами. Ее потрясло, что сама она вдруг осознала – осознала, как никогда раньше, – что до сих пор не ощущала, да просто с самого начала реально не имела ничего твердого под ногами. Было очень странно, что ощущение твердой почвы под ногами могло явиться к ней в конечном счете после того, как, в весьма приятной обстановке, она узнала, что, в общем-то, обречена и, более того, как мало у нее до сих пор было такого, что могло ее поддерживать. Если и теперь она будет держаться силой самого процесса – а именно это, по-видимому, и происходит –

постепенного

нарастания слабости, это станет очередным доказательством ее странной маленькой истории. Былое ощущение беспорядочного дребезжащего движения вовсе не было похоже на процесс, и казалось до смешного правильным, что ее присутствие в этом кабинете и лицезрение того, как ее жизнь водружают на весы, оказываются ее первым приближением к пониманию упорядоченного образа жизни. Такова была романтическая версия Милли – что ее жизнь, самим фактом ее второго визита, была положена на весы и что самая лучшая сторона установившихся отношений, возможно, состоит, между прочим, в том, что серьезный обаятельный великий человек понял – понял сразу же, – что все это романтично, и в этом смысле он сделал определенные допущения. Единственным ее сомнением, единственным опасением было то, что он вдруг не воспользуется тем преимуществом, что она лишь немного романтична, и решит, что она романтична целиком и полностью. Это, несомненно, могло стать для нее опасно в отношениях с ним, но она посмотрит, она посмотрит, а пока все опасности отдалялись и отдалялись.