Крысиные гонки

Но тут бабка Никишина сделала ещё один «вброс»:

— Унук-та грит, что Вити Харона который день ужо нету в казарме! И дома не появлеицца. Грит, что у них сейчас Лещинский всем заправляет — за командира, значит.

— Лещинский… это какой Лещинский? Ааа… младший.

— Он теперь «Шарк», что с английского значит «Акула». Мне внук рассказал.

— Акула… в авторитете, значит… — опять качает головой мужчина.

— А что с Хароном-то? Что с Витей? — живо интересуется Ксеня. Оно и понятно — любые перестановке в «силовом блоке» деревни живо всех касаются. Ведь тот же Хронов — он ведь в деревне никто, — ни родни, никого. Сам по себе. А Лещинские — семья. Стало быть, «подымутся», как водится, вслед за младшим Лещинским-«Шарком»-Акулой. Это уже… это уже новый расклад!..

— Не знает никто!.. — понизив голос, наслаждаясь монополией на «тайное знание», вещает Никишина, — Говорят, вроде как «на спецзадании»! Говорят, вроде как «охраняет деревню в скрытом дозоре». А кто грит — послан в Никоновку, штоб привлечь сюда Григория Даниловича с отрядом, чтоб лично всё обсказать! А между собой говорят…

Все опять сдвигают головы; и бабка опять конспиративно понижает голос:

— …что стрелил его Борис Андреевич, потому как сильно им недоволен…

Бабка понимает, что сильно рискует, пересказывая сплетни и слухи — но жажда чувствовать себя самой информированной превозмогает всё.

— …что не воспретил вывезти всё из общественного анбара; не воспрепятствовал, значит! Вот — и такое говорят!..

— Ах ты ж!.. А что, и такое может…

Обсуждение деревенских раскладов пошло на следующий круг.

Богдановы. Банька.

Тесно и темно. Пространство крохотной парилки, она же помывочная, освещается потрескивающей и немилосердно коптящей самодельной масляной лампой: фитиль, закреплённый в плавающей пробке в литровой стеклянной банке с отработкой, то и дело норовит потухнуть; и тогда его приходится вновь поджигать лучиной из топки печки.

Хорошо ещё, что есть печка-каменка, от неё исходит приятное тепло; тут же, на полу, грудой — сохнущие дрова, от которых в тесном помещении невыносимо сыро. И сильно топить нельзя, нельзя и заранее, впрок насушить дров — зайдёт кто-нибудь из Филатовых: Галина Ивановна или Филипп Николаевич, а то и сам Лёнька-«Тигр» прибежит с казармы проведать своих домашних — возмутятся «Нефига себе вы тут тащитесь!» — и заберут сухие дрова…

На печке, прямо на её стальном, покрытом рыжей окалине кожухе каменки, поджаривается порезанная неровными ломтиками картошка. И вообще — тесно; в помещеньице втиснуто много вещей — всё, что Филатовы разрешили взять с собой из бывшего их дома. Всё, что им показалось ненужным. Выселили в баньку — после расправы Хронова над Ильёй. Даже не в маленькую комнатку в доме — в крохотную баньку, «чтоб не видеть ваших поганых рож!» — это им-то, кто без разговоров пустили к себе «на подселение» в и так-то крохотный дачный домик из двух комнат «эвакуированных» из Оршанска Филатовых…

Теперь он их полностью, домик — Филатовых. И даже сами они, в свою очередь, пустили в маленькую комнатку «илотов» — пожилого уже мужика и его жену, которые им теперь вместо работников. А Богдановым, бывшим хозяевам, они «не доверяют»: «- Нехорошие вы люди, Богдановы! Если ваш сын на Командира возникал, власть его подрывать пытался — то и вам доверия нет! Живите пока в баньке, а по весне как Командир решит!»

И ходили слухи, что по весне «решение» по таким вот, «ущемлённым в правах», будет простым: всех переселят в бывший «лазарет» на краю деревни, и заставят работать на полях под охраной. Вот так вот…

— Саша… Саша! Позови Илью! Ильюшу позови! Почему он так давно не едет?! Позвони ему в общежитие… пусть приедет, видеть его хочу! Плохо, мне, Саша; душно!.. Пусть приедет — ведь каникулы у него!..

Ольге Сергеевне плохо; жар. Простуда? Вернее всего; но скорее — всё сразу: как началось это с того вечера, вернее, ночи, когда вызвавший Илью «на поговорить» Харон выстрелил ему в лицо из Осы; продолжилось с тяжёлой болезнью Ильи, когда он редко приходил в сознание, — так и после того, как Илью, вытащив из постели, слабого, но уже в сознании, привязав за ноги, утащили из дома за машиной, и, по слухам, убили где-то там… — так и свалилась Ольга; державшаясь до последнего именно помощью и заботой о сыне.

Шестилетняя дочка Оксана сидит рядом с матерью на краю полока, держит её за руку.

Она ничего не понимает в случившемся: почему вдруг вместо «домика» они тут, куда и зачем «увезли» старшего брата; почему прежде такие милые тётя Галя и дядя Филипп, жившие с ними и часто с ней игравшие, теперь её демонстративно не замечают, и с папой разговаривают такими злыми голосами; почему кушать теперь только поджаренную сладковатую картошку… Раньше Оксана любила картофельные чипсы; но теперь подгоревшая сухая картошка уже не лезет в горло; а на просьбу «молочка или хлебушка» папа только отводит взгляд…

РАЗГОВОР ПО ДУШАМ С ДЬЯВОЛОМ

Озерье. Бывший дом Темиргареевых, в котором теперь безраздельно хозяйничает бывший адвокат Вениамин Львович Попрыгайло.