Крысиные гонки

— … они жируют там, «на пригорке», истинно те говорю — как сыр в масле катаются! Девки, что «на базарчик» приходили — все как одна в одинаковых куртках, в тёплых, флисовых. Морды розовые, сытые, аж лоснятся! У каждой рация — и пистолет. Том, ты подумай только: стоило нам только заикнуться, что нехорошо это с их стороны — общественные продукты-то своровать, — как окрысились все! Пистолеты и ножи подоставали — и к нам! Ну, думаю, конец нам пришёл — за всего-то слово против шерсти! Говорю им: «- Что ж вы это, девоньки, делаете! — как вам не стыдно! Мы ж вас как родных приняли, в деревню-то, когда пришли вы табором летом-то, измученные все да пограбленные! Накормили вас и обогрели, кров дали; землю! Сельхозинвентарь. Как родным в работе помогали — всё лето, осень! А вы?? Мало того, что осенью-то не свои поля обобрали, всё к себе свезли; так ещё и общественный амбар ограбили! А сейчас-то, а сейчас! На своих односельчан — с оружием! Как вам не сты-ы-ыдно!» А они — только глазами сверкают, — настоящие ведьмы, правильно Сергей Петрович говорит!

— Проклятые шлюхи ботоксного недо-фюрера Хоря! — чуть рисуясь, произносит заученную, пошедшую «от пропагандиста и политтехнолога Мунделя» фразу её муж, и все согласно кивают.

— Надо же, надо же… Ведь всё лето в поле бок о бок, из одной кружки воду пили!.. Кто ж подумать тогда мог, что такие они!..

Все опять горестно качают головами, осуждая «ведьм с пригорка». Глаза горят праведным негодованием…

Никто, естественно, так и не вспоминает, что «проклятые мувские ведьмы» пришли в Озерье не сами по себе и не христа ради, а были целевым направлением «эвакуированы» тогда ещё центральным правительством. Что «приняли их как родных» не деревенские, сами тогда мало что имевшие; а покойный Громосеев, исполняя план по расселению «временно эвакуированных»; что «на питание» им не «с дворов скидывались», а получали они паёк из Оршанска; целевым же направлением «на Оршанскую сельхоз-коммуну»; и что большая часть полей-огородов вокруг Озерья обработана ими же — девками из сельхоз-коммуны, чей урожай так же большей частью пошёл в «общественный амбар». Что ни куском хлеба не поделилось Озерье с коммуной.

Такие «мелочи», как водится, очень быстро забываются; помнится же только то, что хочется помнить; при этом наслаиваются домыслы, выдумки; да если ещё помочь целенаправленным внушением, чем последнее время и занимался Мундель-Усадчий… — и вот, готова уже известная психологам «ложная память»: теперь говорившие и на самом деле уверены, что так оно всё и было: приняли, обогрели-спасли; а те — чёрной неблагодарностью отплатили деревне-то!

Горестное покачивание головами сменяется теперь почти змеиным шипением:

— Ничо-ничо, отольётся им ихняя подлость!

— Григория Даниловича отряд придёт — даст им жару!

— Ноги-то им повыдергают! А то — ишь! Они ж делать-то ничего не умеют — только что ноги на сцене задирать, ведьмы проклятые! Сосалки хоревские! Повыдергают им!..

— И эти — церковники проклятущие! Всё себе, всё под себя!!

— Ничо-ничо, вот придёт отряд Григория Даниловича — наши помогут, — дадут им!..

— Марья! Машка, чтоб тебя!! — кричит хозяйка в сторону двери, — Самовар остыл, поставь по-новой!

Из-за двери появляется, кутаясь в драный платок, Машка — Марья Сергеевна, уважаемый в той, прошлой жизни бухгалтер-аудитор крупной фирмы; а сейчас — бесправная приживалка из «илотов»; не поднимая глаз на хозяйку, уносит самовар.

Беседа продолжается.

— Скоро всё наладится.

— Что «всё»? Как «скоро»?

— Ну, всё и скоро. Весной, может. По радио говорили, Зинка слушала. Грит, сказали, что эпидемия Мувск вычистила, там сейчас только трупы. Весной наши войска туда войдут, город почистят — и можно будет возвращаться. И Сергей Петрович это говорил. Нужно будет только подождать, пока Мувск от покойников очистят.

— Ой, только бы, только бы… Твои б слова да богу в уши. Домой хочу — сил нет. Обрыдла эта деревенская жизнь. Только дома, небось, всё разворовали, растащили.

— Может и нет. Может и не всё.

— А войска — чьи?

— Наши.

— Наши — какие? Я вот слышал, Никоновский район уже и не Регионы.

— Как это?.. А кто?

— А не знаю. Какой-то другой район… государство… Вроде как сам по себе. Коловойский главный. Или ещё кто.

Помолчали, качая головами. Может быть, может быть. Действительность приучила к тому, что может быть всё что угодно. Но так хочется верить, что мучениям скоро конец, и можно будет возвращаться из опостылевшей деревни в тёплый комфортный город. С электричеством и водой из крана. В это не верится — «тот» город сейчас вспоминается как утерянный рай; но о возвращении в рай мечтается.

Разговор перескакивает на местные дела:

— Эти-то… Богдановы. Дачники. Их «подселенцы»-то ущемили. Выгнали из дома; в баньке они теперь живут. А в доме — только Филатовы.

— Да-ты-что?.. То-то я смотрю их не видно нигде.

— Да. И «подселенцы» ещё семью «илотов» к себе взяли. Те у них в маленькой комнатке живут, а сами Филатовы — в большой. А Богдановы, — ну, старший Богданов, жена его Ольга Сергеевна и дочка — в баньке. У них там печка маленькая. Выгнали, да.

— А чего?