Крысиные гонки

Жжжых — хрусть! — дубинка наотмашь шла ему «по среднему уровню», и попала по карману куртки, где лежал переданный БорисАндреичем свёрток. Свёрток конкретно хрустнул, зато было не больно…

Жжжых! — следующий удар шёл «по верхнему уровню», и пришёлся аккурат по голове. Шапка частично смягчила удар, но боль всё равно была оглушающей, как от столкновения с бетонной стенкой; в глазах брызнули, разлетаясь, цветные искры.

— Уййййиииияяяя!!! — дико, как смертельно раненый заяц, заверещал Хокинс, и, повернувшись, кинулся бежать куда глаза глядят. Прочь, прочь!

Залаяла соседская собака, и её лай сразу же подхватили все остальные псы. Через несколько секунд, казалось, лаяло со всех сторон.

Качественно уделав Альбертика тремя ударами, Зулька, увидев пытающегося удрать врага, кинулась было за ним в погоню, и, догони она его, очень может быть, что жизнь Хокинса тут бы, на заснеженном ночном огороде, и оборвалась бы бесславно, — пленный пленным, но «война внесла свои коррективы», и, вполне возможно, она забила бы его дубинкой насмерть; во всяком случае мало бы ему не показалось! — но острая боль в ноге остановила её.

Что такое?? Вскрикнув, она схватилась за ногу — под рукой стало мокро. Что это? Да это же… кровь! Ранена!

В голове вихрем пролетели картинки из маминого медицинского атласа: ранение в бедро… артерии… кровотечение… пережать, жгут… Ах ты ж! Ну что такое!!!

— Бляяя…. Ааааа… уйййй… — слышался удаляющийся вой неприятеля. Нет, так его не догнать! Ах ты ж бля! Вот попадалово! Нужно срочно поднимать тревогу — перехватить засранца по пути в деревню! Вызвать Дежурную смену! Поднять тревогу! Или не поднимать? Дежурная смена его наверняка перехватит — только надо наперерез. Отсигналить… чем??? Ах ты ж бля! — фонарик-то улетел куда-то!

На истоптанном взрытом снегу сразу найти фонарик не удалось; а когда нашла, сигналить было поздно — вой, плач и ругательства убегавшего «диверсанта» затихли вдали, вернее, были заглушены гавкающими отовсюду, казалось, собаками. Ах ты ж чёрт! Вот это «сходила на задержание»! А кровь как течёт! Вся штанина мокрая. Так и окочуриться недолго!

Зажав рану на ноге тампоном из вскрытого индивидуального перевязочного пакета, — по приказу Вовчика все, входившие в Дежурные смены, носили с собой перевязочные пакеты, — обмотав ногу бинтом поверх штанины по возможности туже, подобрав и сложив дубинку, подняв и окровавленный нож, Зулька поковыляла к церкви.

Вот это попадалово! Что будет за уход с поста, за нарушение Устава, за такое неудачное «задержание» — и думать не хотелось… Вот дура! Если Хорь ещё пощадит — то отец уж точно убьёт! Новый Год… От этих мыслей Зулька навзрыд расплакалась.

Дико болела голова, а рука ничего не чувствовала — наверное, сломана. Но визжать он перестал. Ноги несли Хокинса стремглав прочь. Уже не пытаясь маскироваться, он, петляя как заяц, спотыкаясь, нёсся мимо огородов, мимо кладбища к деревне.

Подхватив лай с пригорка, там, в деревне, тоже уже вовсю гавкали собаки.

В промокшем кармане куртки побрякивали осколки двух флакончиков из не переданной по назначению посылки. Что будет по возвращению — думать не хотелось… Добраться бы до деревни скорей! Хорошо хоть фонарь свой они не включают.

Хокинс прибавил темп.

НОВОГОДНЯЯ СУДНАЯ НОЧЬ

Богдановы. Банька.

— Поздравляю, дочка, с новым годом!.. — слёзы душили Александра Богданова, но он старался говорить ровно, и не давал слезам волю, чтобы не напугать девочку.

Та, разбуженная, сонно тёрла кулачками глаза. Пригрелась, уснула. Так и спала бы до утра; но нельзя, нельзя!.. Всё нужно сделать этой ночью, и лучше прямо сейчас, а не поутру.

— Папа… я ещё поспать…

— Нельзя, вставай, дочка. Одевайся.

Он принялся одевать девочку как для выхода на улицу.

— Па-апа… А уже Новый Год?.. А Дед Мороз уже приходил?.. А де мама?..

— Уже новый год, дочка, да. Приходил. Подарки тебе принёс… Мама спит. Одевайся. — сразу на все вопросы постарался ответить Богданов, застёгивая на дочке пальто.

— Папа… жарко! А где подарки?..

Действительно, в низкой баньке было теперь тепло — Богданов подбросил в печку все дрова, какие были; а последний час был занят тем, что комкал, рвал и жёг в топке семейные альбомы. Свой студенческий. Жены — девичий ещё. Свадебный. Просто семейный, общий. Детские — Ильи и Оксаны. Ильи — спортивный, с грамотами. Только вырвал из них несколько фотографий — где они всей семьёй, счастливые — на юге, на море; совершеннолетие Ильи — все торжественные, за праздничным столом. Сложил их стопкой, свернул — и сунул дочке в карман пальто. Действительно, ей же жарко — на улицу потом, как бы не простудилась. Сейчас-сейчас…

Вывел дочку в крошечный предбанник, вынес туда и самодельный светильник, и продолжил одевать там: как умел, повязал ей на голову поверх шапочки жёнин пуховой платок — в углу прожжённый, потому и отданный Филатовыми в баньку; пропустил концы под руками и завязал его дочке на спине. Вот теперь точно не замёрзнет.

— Папа. Зачем на улицу? А подарки??

- Сейчас-сейчас. Сейчас, доча.