Крысиные гонки

Надел ей варежки; подумав, сунул в кармашек и свои хорошие кожаные перчатки — не пригодятся больше. Там сгодятся кому-нибудь. Тут… и без перчаток можно.

Что ещё?..

Ага. Пока жёг фотографии — думал ведь. Вот. Инструктаж.

— Доченька. Слушай меня внимательно. Ты уже большая, и, я уверен, всё сделаешь правильно, как я скажу, и не подведёшь меня. Это очень важно. Важнее всего-всего…

Проникнувшись серьёзным, необычным тоном отца, дочка слушала молча.

— Я тебя сейчас провожу… — продолжая говорить, он сам стал одеваться, — Провожу до края кладбища. Ты же не боишься, кладбища, правда же, Оксаночка?

— Боюсь… — тонким голоском сказала та.

— Нет-нет, не боишься! Ты же смелая девочка, и уже большая! Вот — я доведу тебя до края кладбища, — помнишь, мы там были, и ничего страшного там нету! И ты пойдёшь «на пригорок» — где церковь, помнишь? Вот — к церкви и пойдёшь!

— А ты? А мама?

— А я тебе буду ручкой махать — договорились? Так надо, Оксаночка. Ты пойдёшь к церкви, там тебя встретят… наверное. Вот. Отдашь им вот это…

Он показал ей жёнино портмоне, в который заранее сложил все оставшиеся ценности, не отобранные Филатовыми: пятьдесят долларов одной бумажкой; пять юаней, привезённых Ильёй из Китая с соревнований в виде сувенира; жёнино золотое кольцо и свою авторучку с золотым пером, подаренную коллегами на юбилей. Авторучка заправлялась чернилами, которых не было, и потому ценности как средство письма не представляла, но всё же золотое перо…

— … и вот это.

Он показал дочке свёрнутую записку, написанную им час назад на обратной чистой стороне большой групповой фотографии. Развернул её, вглядываясь в буквы, ещё раз перечитал… Исправил в «Примите ради бога» «бога» на «Бога» с большой буквы. Свернул, засунул записку туда же в карман, куда и портмоне.

— Отдашь это всё Отцу Андрею — он там главный. Ну, ты помнишь его ведь? Такой толстый дяденька с бородой?

— Помню… А ребята говорили, что он — плохой…

— Неправильно говорили ребята, он — хороший… Отдашь ему, поняла.

— Поняла… А подарок от Деда Мороза? — напомнила девочка.

— Да-да. Сейчас-сейчас.

Спохватившись, он вернулся в баньку, и вынес оттуда в ладонях горсть картошки, жаренной ломтиками, ссыпал дочке в карман. Показал — и туда же, в карман положил ей три конфеты — ириски. Но больше всего девочку обрадовали мамины серёжки — простые, не золотые «гвоздики», но с камушками.

— Вот, Оксаночка, вырастешь — носить будешь. Теперь они твои.

— А маме?

— Маме… не надо больше. Вот ещё…

Достал из кармана и переложил к дочке пару медалей, заработанных Ильёй на соревнованиях, которыми он больше всего дорожил. Снял с руки старенькие свои часы.

— Это тебе на память о братике. Это — на память обо мне. Ну… пошли.

— Папа… а мама?..

— Мама… потом как-нибудь увидишься с мамой. Не сегодня, нет. Мама устала и отдыхает, не будем её будить…

Его жена, Ольга Сергеевна, три часа назад умерла, и теперь лежала бездыханная в бывшей их баньке, а теперь, по прихоти Филатовых — их постоянном обиталище. Знать это маленькой дочке пока что было совершенно ни к чему.

Потихоньку вышли из баньки и, хрустя снежком, пошли к выходу со двора. Собаки у них, бывших дачников, не было, так что никто не потревожил; но нужно было ещё незаметно выйти со двора и пройти по улице.

В бывшем их доме сквозь завешенные их же шторами окна пробивался неяркий свет и доносились звуки пьяного застолья. Музыки, правда, не было. Сложно в деревне стало с музыкой.

Незаметно уйти не удалось: скрипнула дверь, и на пороге появился приживал — мужская особь той пары, что Филатовы пустили жить к себе теперь в переднюю комнату — на правах «прислуги за всё» и сторожей. Кажется, его звали Виктор. Да, точно — Виктор; а его жена, или кто она ему — Роза. Толстый, заискивающий перед хозяевами-Филатовыми, с вечно опухшей рожей мужик неопределённых лет, кажется «из бизнеса». И жена у него ему под стать. На рынке торговала китайскими куртками и «греческими» шубами. Как их, таких, в деревне теперь называют? А, да — «илоты». Илот Виктор и илотиха Роза.

Ну что — должность сторожа илот Виктор нёс, видно что, успешно — ишь, заметил или услышал…

— Ты… Вы это — куда?

Собственно, за эти три часа Богданов всё обдумал; предусмотрел и этот вариант — что их заметят. Лучше бы, конечно, было уйти тихо, незамеченными; проводить дочку до прямого пути на пригорок — и потом уже вернуться. Но этот вариант он тоже предусмотрел, и потому ответил негромко и сразу:

— Мы по деревне пройдёмся — покалядовать. Знаешь — калядки? Обычай такой. Сейчас ведь Новый год, — положено.

— Хы, положено? Побираться собрались, — так и скажи! — илот с толстой мордой был, кажется, нетрезв. Перепало, видимо, с барского стола. Там богатый должен быть стол — у них, Богдановых, много чего ещё оставалось, когда их «переселили» в баньку.

Богданов стоически снёс это определение — да, считай что побираться. Да, побирушки мы теперь. Ну, мы пошли?..

Он было уже отвернулся, но илот — нынешний цепной пёс семьи Филатовых, — был строг и неумолим:

— Стоять… А Филипп Николаевич вас отпускали?? Ты ему докладывался, нет?