Крысы

Хорек вошел в воду и переплыл канал, отделявший камыши от берега, где за высокой насыпью, поросшей дроком, начинался болотистый луг. Это был его первый ночлег здесь. Он «знакомился с местностью» и ее обитателями. Правда, до сего времени он видел несколько диких уток, больше ничего. Но его тонкий слух уловил различные звуки, заставлявшие предполагать безграничные возможности, не столь невинные, как дикие утки.

Пересекши дорожку, которую лесные сторожа вытоптали на вершине высокой насыпи, он хотел как раз спуститься с другой ее стороны через дроковый лес (для него это был настоящий лес), когда вдруг остановился. Где-то внизу раздалось звонкое бормотание рассерженной ласки.

Только и всего — но для хорька этого было достаточно. Он понял, что ласка находится в затруднительном положении. Ласка, как известно, родня хорьку. Они из одного «семейства». Конечно, особой дружбы между ними не существует; звери, в особенности хищные, не легко заключают дружбу. Но в отношении «чужих» дело меняется: тут можно при случае постоять друг за друга.

Поэтому хорек отправился исследовать дело. Спешить он не спешил (хорек никогда не спешит). Он осторожно выбирал себе дорогу и при этом заметил, что кругом много кроличьих норок, а также — что гораздо важнее в виду последующих событий — множество крысиных нор.

У подножия откоса он увидел следующую картину: в центре маленькой полянки стояла ласка, длина тела которой составляла, пожалуй, сантиметров двадцать, и держала под лапой мертвого крысенка, а кругом нее земля кишела крысами. Никогда в жизни наш хорек не видал такого множества крыс.

Они кольцом окружили ласку и лопотали что-то по-своему, эти крысы. Они сидели на корточках и гладили себе усы розовыми лапками, похожими на руки. А одна из них, огромная старая крыса, вдруг подбежала к ласке в сопровождении полдюжины других.

Одним могучим прыжком хорек очутился на полянке, рядом с лаской. Он не издал ни одного звука, ни когда явился, ни в продолжение всего последующего. Но доводы, которые он пустил в ход, были в высшей степени убедительны. Это были зубы и когти — единственная форма убеждения, признаваемая в среде зверей.

Хорек наслаждался, повидимому, во-всю. Также и ласка, которая деятельно пришла к нему на помощь, кусая, во славу племени хорьковых, тут хвост, там лапу, там крысиный нос.

Только крысам потеха не доставляла никакого удовольствия, и через несколько минут они отступили. Все, кроме трех. Те остались. Не могли не остаться, потому что хорек убил их.

Хорек всегда тащит (или уносит, если может) к себе в нору свою добычу. Это уж такая привычка у всего семейства хорьковых. Ласка делала бы то же самое, да только она очень маленький зверек, а ее добыча обыкновенно так велика, что, при всем желании, ей не утащить ее далеко.

Наш хорек переплыл опять канал, весь заросший золотыми кубышками и белыми водяными лилиями, и, доплыв до камышей, стал пробираться через их чащу, где заблудившиеся ветерки, потерявшие друг друга, вечно перекликались заунывными, шепчущимися голосами.

Однако не успел он пробраться далеко, как уловил жуткий, глухой звук, который безусловно не был топотом ветра в камышах. Тогда он не знал еще характерного шлепанья крысиных лап по тине, — зато в последующие дни отлично научился отличать его по звуку, — иначе он поступил бы не так, как поступил.

Он выпустил из пасти мертвую крысу, которую нес к себе в нору, и стал ждать. Звук прекратился. Он опять взял добычу в зубы и двинулся дальше. Странный звук немедленно возобновился. Три раза повторилось то же самое, и, наконец, хорек разозлился. Другой зверь испугался бы, но у хорька глаза налились кровью, и гнев закипел в нем.

Тщательное исследование окружающих камышей ничего не обнаружило. Но звук все время продолжал раздаваться где-то немного впереди, неуловимый, как туман. Когда же хорек вернулся к своей добыче, он увидел — о ужас! — что кто-то оттащил ее больше чем на метр от места, где он ее оставил…

Это ночное возвращение домой было для хорька довольно жуткой прогулкой, ежеминутно прерываемой яростными скачками в камыши, чтобы добраться до того неведомого, таинственного, что все время было тут, близко, почти осязаемо близко, но оставалось невидимым. Словно привидения окружали хорька… Но у него был нос, нос с отличным, тонким, безошибочным чутьем, и этот нос сказал ему, что не привидения преследуют его, а крысы.

Его положение было, поистине, хуже положения путников в санях, преследуемых волками среди снежных равнин. Он спешил скорее домой. Но не поймите меня превратно. Он не бежал. Далеко нет. Хорьки никогда не бегут ни от какого врага, кроме человека. А в данном случае, к тому же, бежать означало бы итти почти на верную смерть в особенно непривлекательной форме.