Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

          - Товарищи, - обращается к орлам, - через полчаса все на лекцию о международном положении, - и, гордо выпрямив спину, покинула лекционный зал. Впервые обратил внимание, что сзади она ништяк, чувиха на ять: стройная, плечики развёрнуты, ножки прямые и попка аккуратненькая, чуть-чуть заманчиво двигается слева направо – есть на что посмотреть. И почему бабы сзади все очень и очень, а спереди – реже, чем через одну? Наверное, для того, чтобы мужики не знали, за кем гонятся. Что было бы, если бы жён выбирали сзади? Какой-нибудь, запалившийся, догнал и торк в спину пальцем: - «Эта!» А та поворачивается, и – о боже! – Сарра с клычками. Он, конечно, сразу вопит: «Пусть повернётся обратно! Так жить будем». Но цивилизация развивается, а с ней и бабские ухищрения. Теперь они стали править вывески. В первую очередь занялись самым ненужным органом – башкой: кудрявят и красят волосы, причём делают это не для нас, мужиков, ценителей природной красоты, а для соседок - чем кудрявей и рыжей, тем кажется себе афродитистей, хотя на самом деле – пугало пугалом. В капиталистических странах капиталистки вообще дошли до ручки и вместо своих волос, выпавших от эксплуататорской жизни, напяливают парики, по нескольку штук на неделе. И накрасятся-намажутся так, что никакой брачный свидетель не признает отмытую невесту. Придёшь домой с суженой, она волосяную шапку – под кровать, морду мокрым полотенцем утрёт, и кричи, что подменили. Нате вам, боже, что никому не гоже! Какие уж тут дети! Женился взаправду, а живём понарошку. Правильно, что у нас на предприятиях запрещено появляться в макияже, а то и не разберёшься, кто пришёл сегодня, а кто завтра, и нет ли подмены. Никакой учёт невозможен. Нет, я – парень ушлый, я прежде, чем брать замуж, всю ощупаю и сзади, и спереди, чтобы не было подставных деталей, за волосы подёргаю обязательно и только тогда скажу своё решительное: «Нет!» Хорошо бы жён выбирать… в бане, там не подсунешь, чего не надо. Я даже сделал пару шагов, торопясь занять очередь…

          - Иваныч, - останавливает некстати Степан, - посмотри журнал, всё ли так, как надо. - И Валя тоже протягивает свой.

          Пришлось отложить интересное занятие и вернуться к неинтересным должностным обязанностям. Пошёл в палатку. Записи у обоих чистые, правильные, но разные. Фатов – поразвитее и сразу усёк рациональную методу наблюдений на точке: два раза измерь, четыре раза запиши. А Сулла, наверное, не понял того, что ясно и без разъяснений, и шпарит по инструкции – по четыре измерения на точке, сдерживая выполнение страной пятилетки в четыре года. Чувствуется в парне тлетворное влияние загнивающих голубых кровей римской династии. Пришлось звать Стёпу-недотёпу и объяснять ещё и мне, что измерять четыре и два раза – не одно и то же, а записывать – одно. С трёх объяснений хохляцкий потомок цезарей понял и так обрадовался, что готов был бежать попробовать на маршрут ночью. И мне науки не жалко, мне по должности надлежит делиться передовым опытом. Пока разобрались, где лучше четыре, а где два, настало время просвещения.

          - Товарищи! – орёт Сарнячка. – Попрошу собраться. – А чего орать, когда аудитория – раз-два и обчёлся: моих пятеро, я – за двоих можно считать, да Алевтина сбоку-припёку в качестве бесплатного наблюдателя. На той стороне, кроме одного сторожа, не интересующегося международными склоками, пусто. Лекторша со строгим умным лицом садится на чурбан и кладёт на колени потрёпанную кипу печатных листов просветительского доклада, взятого, конечно, напрокат в райкоме и годного по содержанию на всю пятилетку. Их там с таким расчётом и кропают, чтобы раз и навсегда отмылиться и не отвлекаться от планов и отчётов. Эти шедевры политического пустословия представляются мне словопроводным краном, из которого текут, сменяя друг друга одинаково незапоминающиеся фразы и определения, от которых быстро и приятно погружаешься в сонный транс, когда слушаешь и не слышишь, спишь, а глаза открыты, и ничего не воспринимается. Вот и сейчас Сарнячка открыла кран, и понеслась душа в рай, а мозги в летаргическое состояние. Сидят парни неподвижно, глаза остекленели, в них яркие отблески костра и ни единой живой искры. Так и прочухали в полудрёме с час и ещё бы могли, одеревенев, но лекторша как гавкнет:

          - Вопросы есть?

          Хуже нет этого заключительного обращения на собраниях. В помещениях есть за кого спрятаться, а здесь – все семеро перед требовательным взглядом докладчицы. Пришлось отдуваться младшему.

          - А страна такая – Занзибар, - спрашивает Сашка, встав и зардевшись от внутреннего волнения, - она в каком лагере? В нашем или в ихнем?

          Вот парень! Не зря школу бросил. Бедная Сарнячка опешила и стала лихорадочно рыться в докладе, но там на всех страницах упоминаются только четыре страны: СССР и соцлагерь, США и каплагерь. Пришлось мне, эрудиту-международнику, спасать незадачливого лектора:

          - Все занзибары, - объясняю, - за нас, а все занзибароны – за них.