Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

          Погода в преддверии мая стояла обалденная. Солнце шпарило так, что затаившийся кое-где в низинках снег шипел и на глазах превращался в воду. Редкие облака, подсвеченные жёлтым и голубым, торопливо плыли по прозрачно-голубому небу на север, возвращаясь после зимовки из южных пыльных стран, где люди без щадящей зимы обгорают дочерна. Если хорошенько присмотреться, то можно при желании и терпении увидеть, как раздуваются почки на деревьях, словно после горохового концентрата. А мой любимый багульник совсем расцвёл, и по бледно-розовым цветкам ползали редкие мухи, балдея от удушающих запахов цветочного дурмана. Свежая зелёная трава совсем задушила старую засохшую, в ней деловито барахтались чёрные блестящие, неизвестно о чём думающие и куда ползущие, жучки. Голубыми молниями низко между деревьями мелькали возбуждённые сойки, выжидая, когда удастся что-нибудь неприсмотренное слямзить со стола, а поползни-смельчаки, не боясь, шастали там, склёвывая крошки, забирались под столешницу и без усилий сбегали вниз по опорным столбам палатки. Но больше всего радовало, настраивало на безмятежность отсутствие въедливого гнуса и зудящего комарья. Можно смело лапки кверху  и загорать, но я, как исключительно деловой человек, этого бессмысленного занятия, разжижающего и без того не утвердившиеся мозги, не терплю. Время у меня всё расписано и размерено, а потому, проверив вечером записи вундеркинда-электроразведчика и удовлетворившись ими, на следующее утро, пораньше, этак часов в девять, навострил лыжи в обратном направлении. Иду себе, словно по аллее, спотыкаясь на каждом шагу о корни, посвистываю и поплёвываю, довольный и погодой, и собой, перелистываю мозговые странички, читаю про себя. Обязательно надо будет сразу сходить на маршруты с новичками и проверить: тому ли их научили старички. И – почивай на лаврах. Правда, есть ещё одна затёртая страничка с неприятным дельцем, затухшим с прошлого года – недоделанный маршрут на памятной скале и ещё один рядом. Работёнки меньше, чем на полдня, а топать туда-сюда – два. А ещё, как минимум, одна ночёвка. На холодной земле, под холодным небом, и Марьи нет под боком. Придётся Сашкиным обществом удовлетвориться. Точно. Задумал – сделал. Если Стёпа с Валей освоились, чешу сразу. Я – деловой человек, никогда своих решений не откладываю дольше, чем на послезавтра.

          В стойбище ждала нечаянная радость: нежданно-негаданно припёрлись наши красотки: Алевтина и – что совсем неожиданно – Сарнячка.

          - Здравствуй, - вылезает из моей палатки, как из своей, приветливо выпуская клычки. Не завидую её жениху: все губы у него изрежет в кровь, целуясь. Бр-р-р!

          - Ты – зачем? – грублю сразу, чтобы установить дистанцию. Не хватало ещё ночевать вместе – всю ночь со страху не засну.

          Она взъерошилась, рычит, оскалясь:

          - Ты сам хотел, чтобы вам лекции читали в поле.

          Вот уж истинно: никогда не знаешь, когда и в какой карман сам себе нагадишь.

          - Надо было, - тоже взрыкиваю, - дней на пять раньше приходить. Сейчас нет никого: все разбежались по участку, вкалывают без твоих лекций.

          - А я знала? – огрызается. – У меня по плану. Про международное положение и о задачах комсомола.

          Я понимаю её – сам человек плановый: ни одного лишнего движения, ни одной ненужной мысли - поэтому успокаиваю, успокаиваясь:

          - Ладно, - говорю, - мне прочитаешь. Птичку поставим, - и по-свойски, по-комсомольски, не церемонясь, снимаю энцефалитку, майку, обнажая мощный торс, весь перевитый мышцами, намереваясь, как всегда я делаю, обмыться для закалки и здоровья ключевой водой. Она вылупилась, даже губа отвисла от восхищения и возбуждения – не часто доводилось, наверное, видеть тело настоящего мужчины - говорит воркующим голоском, и клычки нежно подрагивают:

          - Жил бы в городе, подрабатывал бы в анатомическом театре.

          Это она правильно подметила: студенты с меня Геркулеса срисовывали бы. Поднял руки, напрягся и выпятил мощные бицепсы буграми на сантиметр, чтобы полюбовалась, и бодро пошёл к ручью. Там, вздрагивая всей шкурой от предстоящей самоэкзекуции, обернулся с надеждой, что не смотрит – где там! пялится! и как не стыдно! Пришлось загородиться собственной задницей, наклониться пониже, стоически плеснуть слегка на грудь и сразу растереть обмоченную ложбинку, потом спокойно вымыть руки и лицо, сделать несколько энергичных гимнастических упражнений, как я всегда делаю, когда кто-нибудь смотрит, и ещё бодрее вернуться. Вижу, я поверг её в прах.

          - Я тебе, - воркует, - торт тогда оставила, а ты не пришёл, почему?

          - Не мог, - объясняю сухо, - была деловая встреча во Дворце культуры с одним влиятельным человеком – у нас с ним оказались общие интересы. А что с тортом-то?

          - Съела.

          - Вкусно?

          - Очень, - Саррочка осторожно облизнула губки, чтобы не поцарапаться о клычки. Она явно в меня втюрилась, что и не удивительно: все женщины поочерёдно в меня втюриваются – Ангелина, Алевтина, Верка, Маринка… не перечесть. Втюрилась и бесстыдно клеит, не иначе, узнала про квартиру, которую мне выдают вне очереди как выдающемуся специалисту.