- Как же я не пойду, - горячусь, - когда я заколдованный. Неужели не видно? – и напрягаюсь, набычившись и выпучивая глаза. Но она ведь простая смертная и поэтому ничего заколдованного во мне не увидела. – Под горой у неё знаешь какие рудные богатства? Несметные! – я растянул длинные руки, наглядно показывая какие. – Многие рудознатцы пытались их открыть, чтобы передать народу, но Хозяйка ни в какую не хочет делиться с трудящимися. Многих, слабых духом, она заколдовала и окаменила, превратив в известняковые глыбы, что разбросаны памятниками по склону. – Хотел встать, чтобы показать свою мощь, свой дух, но Марья удержала, да и провода не пустили. – Вот и меня метит и манит, метит и манит… И так будет до тех пор, пока какая-нибудь прекрасная девушка не полюбит меня так, что пересилит чары Хозяйки. Тогда чары спадут, гора расколется, Хозяйка рассыплется в известняковый прах, а трудящиеся получат богатейшее месторождение на Ленинскую…
- Всё, - обрывает Марья на патетическом полуслове.
- Что всё? – спрашиваю в недоумении.
- Процедура закончена.
- Тогда пойдём в кино, - предлагаю без раздумья зачем-то вдруг, ни с того, ни с сего, чего и не собирался делать, как-то само вырвалось. Вырвавшегося воробья чёрта с два поймаешь!
- Не могу, - отказывается молодчина, и я вздыхаю облегчённо, потому что никогда не предлагаю дважды то, чего не хотел предлагать вовсе. – Я дежурю до шести.
- Пойдём в семь, на первый взрослый сеанс.
- Вы шутите! – она уже собрала аппаратуру и стояла передо мной, сидящим, и запросто могла врезать по физии, если что.
- Ни на грамм! – клянусь и удостоверяю известным движением ногтя по зубу. И тоже встаю. Бог ты мой! Она, оказывается, не совсем маленькая – выше моего плеча. И когда вырасти успела? – Договорились: жду у кинотеатра к семи. Замётано?
Марья почему-то покраснела – как она легко и быстро мимикрицирует! – и еле слышно пробормотала, опустив глаза:
- Хорошо.
Как и полагается, с без пятнадцати я уже торчал у киношки. Её, как полагается, конечно, не было. До чего они боятся оказаться в роли ожидающих! Красиво хожу, нервничаю, вокруг девки ошиваются, метят приспособиться к лишнему билетику. А Марьи всё нет и нет. Почти пять минут вышагиваю. Смотрю, приличные девчата вовсю спешат сломя голову… Вот, в белом платье с красной посыпкой бежит, запыхавшись… Вон, там, ещё одна в синем шпарит, аж в глазах рябит от мелькания белых туфель… Ещё… Обернулся, чтобы не прозевать с другой стороны…
- Опоздала?!
Оборачиваюсь – она, та, что мельтешила в синем платье, а я не узнал.
- Марья! – вскрикиваю неподдельно. – Какая ты красивая! – Она запунцовела и стала ещё сказочнее. Стройная, с тонкой талией, а отовсюду приметно выпуклая, так и хочется полапать. Коса по-взрослому венком на затылке уложена, школьный белый закрытый воротничок на открытый переделала, а глаза-то, глаза – без дымки, синие-пресиние и счастливые. – Если бы, - говорю в восхищении, - я не был заколдован, враз бы женился. – А что? Я тоже парень-ништяк: в почти новом костюме, в постиранной рубашке и в старых ботинках, ещё о-го-го! – если в темноте. На нас оглядываются, зырят, что за парочка – козёл да ярочка, она стесняется, я – тоже. Быстро шмыгаем внутрь, и мне приятно идти сзади девохранителем.
В нашем Голливуде, как и во всех порядочных кинозаведениях, места, конечно, пронумерованы, но все садятся там, где кому вздумается. Мы уселись, ясно, посередине. Но ненадолго. Сзади сразу кто-то забасил в полутьме:
- Эй, каланча, уйди на край, экран застишь.
Вступать с наглецом в перепалку или в драку при даме не хотелось и пришлось отсесть. С краю-то, оказывается, ещё лучше. И Марья вся в профиль видна, и экран в фас.
Кино показывали про меня, «Подвиг разведчика» называется. Я его раз сто видел, и всё равно интересно, как выкручусь из матовых ситуаций. Марье тоже интересно. Сидит, выпрямившись, глаз с экрана не сводит, не шелохнётся, боится пропустить самое захватывающее. Я было попытался ей кое-что объяснять, но она не обращает внимания, вся углубилась в экран.
Выгреблись из кина, спрашиваю удовлетворённо:
- Ну, как? Класс?
А она:
- Не люблю фильмов про войну. – На тебе! Не успели познакомиться, и сразу первая трещина обозначилась. Виню, конечно, себя, как мужчину: женщина никогда не бывает виноватой, это не в их природе. Хотел изящно взять, как гвардейский офицер, под ручку, но вовремя опомнился: светло ещё, сумерки только-только засерели, масса фланирующих без толку, так и глядят за другими, подумают ещё, что соблазняю малолетку, накостыляют по тощей шее, а то и в мильтонку сволокут от нечего делать. Доказывай тогда, что я ейный дядя. За ручку взять – тоже неудобно: выросла из того счастливого возраста, когда водили за ручку. Так и похиляли: рядом, а порознь, и молча.
- Марья, - наконец, прорывается из меня, - чем по вечерам-то в свободное время занимаешься? – Мне это вовсе не интересно, но надо что-то спросить, чтобы не выглядеть тюфяком. Она обрадовалась, что я ожил, на мгновение повернулась ко мне улыбающимся лицом, давая понять, что поболтать охота, отвечает: