Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

Скоро, примерно через час-другой, попалась кедрина, подмытая рекой и завалившаяся вершиной через основное русло. Не такая толстая, чтобы можно было пройти без опаски, но и не тонкая, чтобы пройти было нельзя. Мой 44-й, если встать поперёк, с двух сторон свешивается, а идти не поперёк, а прямо ещё страшнее, потому что ноги мои имеют дурную привычку даже на ровном месте цепляться друг за дружку, а здесь, оступившись, отступать в сторону некуда. Вот, дурень стоеросовый! Нет, чтобы вчера послушаться всех и завернуть оглобли! И дважды дурень, что попёр через реку сам, а не послал Рябовского, пусть бы бултыхнулся и охладился. Хоть бы один с утра вякнул, что надо возвращаться, я бы вмиг прислушался к общему мнению. Молчат, ждут злорадно, когда я сверзнусь и подмочу авторитет. Иди теперь, недотёпа! Пошёл – куда денешься! – и не знаю, что трясётся больше – ноги или дерево. Середину проскочил, на середине между серединой и берегом вершина так прогнулась, что почти задевает воду. Вспомнил, что ни в коем случае нельзя смотреть на воду и, конечно, посмотрел. Несётся-я! Чистая, и дно каменистое кажется неглубоким.

- Стой! – орёт сзади Рябовский. Ну, я и встал… в воду. Дно-то, оказывается, глубокое, вода прёт выше колен, с ног валит, приятно, аж жуть!

- Иваныч! – радуется Степан. – С крещением тебя!

Разозлился, выбрел на песок, лихо вскочил на дерево, заложил рога на спину и изюбром проскочил назад по неустойчивой переправе, даже не пошатнувшись.

- Чего орёшь? – спрашиваю сердито у идиота, сажусь на траву и снимаю кеды и штаны, чтобы отжать.

- Так, вот, - говорит и показывает на … человека. С холода не сразу и сообразил, что у нас стало два Горюна: найдёныш – точная копия. Тот же энцефалитник, те же кирзачи, рост, ширина плеч и буйная растительность на морде, только посвежее, помоложе и не седая, русая. А глаза те же, озёрные. Стоит, опершись на ствол ружья, и улыбается по-профессорски, одними глазами.

- Зз-дрр-авст-вуй-тте! – с трудом выстукиваю зубами. Он вежливо отвечает, но не двигается. – Вы в маршруте? – догадываюсь. – Из какой экспедиции? – оглядываю внимательно и – о, ужас! – вижу, что за плечами пришельца не тяжёлый рюкзак с камнями, а полотняная котомка, и нет обязательного молотка на длинной ручке, а на голове сетка, но самоделанная из конского волоса. Влипли! – ужасаюсь. Замаскированный вражеский агент! И, наверное, не один. Заслали, чтобы похитить нашу группу, а у нас сверхсекретные карты свежей тридцатилетней давности. Как запустят по ним атомные ракеты, хлопот не оберёшься. Не отдам, решаю твёрдо, сжую. Отобьюсь из личного оружия. Хвать за пояс, а маузера нет, как всегда – на дне рюкзака. Хорошо помню, что остались два патрона в стволе, т.е., не в стволе, конечно, а в барабане, точно помню, что два, но не уверен. Одним патроном буду отстреливаться до последнего, а последний, второй, пущу в благородный висок, жалко, что залысины не образовались.

А агент уже допытывается:

- Вы-то зачем стреляете и дымите? – и улыбается, пряча за ложной приветливостью вражью личину. Не успел я предупредительно приложить палец к губам, как охломон Рябушинский выдаёт государственную тайну:

- Своего ищем, - болтает находка для врага, хотя и давал, наверное, подписку о неразглашении государственных тайн, - потерялся.

А тот сразу, как будто ждал такого ответа:

- Юрку, что ли?

Мы и хлебалы раззявили.

- Ну!? – отвечаю осмотрительно ни да, ни нет, я-то подписку точно давал.

Агент отлип от ружья, вскинул его на плечо дулом книзу и надыбался уходить.

- Идите, - говорит, - к шалашу, - и про шалаш разведал! – приведу я вашего скоро, - и ходко двинул по берегу вниз. Я за ним – задержать! – но Горюн меня задержал.

- Кто он? – спрашиваю, стараясь не упустить из виду маячащую между кустов спину.

- Старовер, - разочаровывает профессор. – Где-то близко их скит, не хочет, чтобы узнали где и, тем более, чтобы зашли.

- Это ещё почему? – возмущаюсь пренебрежением к себе.

- Старая вера исключает лишние контакты с внешним чуждым и опасным для них миром, поэтому они и забиваются в самую глушь.

- Чудаки! – удивляюсь я.

- Не знаю, - неохотно выражает своё мнение профессор.

Вернулись к шалашу. Ждём. Ничего нет хуже, как ждать, особенно, если не убеждён, что не надули. Радует, что нашёлся, что я был прав, когда настоял продолжать поиски. Если бы не моё решительное «искать!», остался бы Колокольчик у староверов навечно, принял бы их веру, может, стал бы мессией.

- Ну, что? – спрашиваю у нытика.

- Подфартило, - мямлит кисло, не рад находке.

- Фарт тому, - учу, - кто ищет фарт.

- Да ладно, - сдаётся на мою милость.

Они явились, когда солнце ускорило падение за сопки. То ли староверческое «скоро» оказалось длиннее нашего, то ли отшельники опасались, что мы нагрянем к ним под вечер, и решили не оставить светлого времени. Старовер отступил в сторону и пропустил вперёд нашего героя. Надо же! Он ещё улыбается! Всё та же ухмылка до ушей, хоть завязочки пришей.