Кто ты будешь такой?

В такси садятся на заднее сиденье. И опять ни слова, ни прикосновения. Странное, давно забытое ощущение охватывает Алю. Что-то такое уже было в ее жизни. Ну да, когда мать приехала за ней в интернат, – она и не она. Такси останавливается у ресторана в одном из арбатских переулков. Ресторан из тех, которые просто так и не найдешь. Во дворе, неприметный вход, скромная вывеска. Несколько человек, тоже в черных одеждах, курят у каменной чаши выключенного фонтана.

Аля и Духов поднимаются по ступенькам, усыпанным листьями. Небольшой зал, притушенный свет, белые скатерти. Довольно много людей, все в черном. Нет, не все. Несколько человек в разноцветном, смуглые лица, черные волосы. Это же кубинцы! Наверное, они и жили в квартире Духовых. Мероприятие в той стадии, когда, кто бы ни появился, на него не обратят внимания. Кто-то ест в одиночестве, группки людей обсуждают уже не человека, ставшего причиной их нахождения здесь, а свои дела. Девушка с синими волосами брякает на пианино. Аля идет за Макаром, боясь глядеть по сторонам. Он усаживает ее за столик и исчезает. Она находит бокал почище. Берет откупоренную бутылку, наливает. Скашивает взгляд на тарелку напротив, на которой лежит маринованный огурец, надетый на вилку, и грязные салфетки в соусе.

От быстро выпитого терпкого вина сперва мутит, а потом голова проясняется. По белому полотну рядом со стеной мелькают беззвучные кадры: Виктор на трехколесном велосипеде; с ранцем у школы; а вот с другом, у которого широко расставленные глаза, у реки. С девушкой: темные волосы, четкий пробор посередине, глаза чуть припухшие, будто после слез. На рыбалке. В спецовке на задах какого-то завода. А вот одна из недавних – Виктор и Константинович сидят в плетеных креслах у моря. Аля сразу узнает место.

– Повезло Витьку. – Напротив Али садится человек с запавшими щеками и грудью, волосы не расчесаны, костюм мятый, но подобающий по цвету. Берет стопку и недоеденный огурец на вилке, откусывает, прожевывает, показывая мелкие желтые зубы. – Богатый дружок подкатил дорогую больничку, шикарные похороны. А нам что? Нам придется загибаться как собакам. Так ведь?

Аля отворачивается от него. Замечает Веру, мать Макара. Вживую она ее ни разу не видела, но помнит по фотографии. В глухом черном платье, у ворота брошь с темным стеклом, пробор посредине седеющей головы как по линейке, Вера двигается будто во сне, поправляет хризантемы в вазе на столе под экраном, на котором продолжают мелькать кадры. Рядом с цветами лежит сомбреро. Возможно, то самое, которое Виктор подарил Але. Когда мать Виктора исчезает, Аля, покачиваясь, поднимается, подходит и надевает сомбреро. Возвращается в шляпе за столик, наливает бокал вина и выпивает опять залпом. Человека с впавшей грудью нет, тоже исчез куда-то.

Константинович и Алеша, будто соткавшись из воздуха, усаживаются напротив нее. Как и все в зале, кроме Али, в черном. Даже резинка, стягивающая хвост светлых волос Алеши, черная. На Константиновиче черный кафтан-тужурка и черная бархатная шапочка, напоминающая шапочку кардинала или таджикскую тюбетейку. Аля не предполагала встретить их обоих здесь, но выходит, что Константинович и устроил похороны отца Духова.

– Ребенок! Вот так встреча! – Константинович скрещивает руки на груди, сощуривает глаза. – А тебе идет сомбреро Виктора.

Аля, покраснев, снимает шляпу и кладет на стол.

– И где ты пропадала, ребенок?

– Вы же знаете.

– Я? Если бы. Мы тебя повсюду искали.

Появляется Духов и занимает четвертый стул. Константинович поворачивается к нему:

– Макарий! Где ты нашел нашу беглянку?

– Я сама нашлась, – быстро говорит Аля. – Срок уговора кончился. Теперь вы все должны рассказать Макару. Как обещали.

– Это ты о чем? – спрашивает Духов.

– Да, ребенок, ты о чем это? – Пухленькие руки режиссера застывают на кафтане, полотно которого неоднородно, при близком рассмотрении видны рельефно выступающие листья – как будто смотришь на них ночью, когда они черные.

Аля переводит взгляд на Алешу, тот отворачивается, подкидывает в руке киндер-сюрприз.

– Вы мне сказали, – голос предательски звенит, – исчезни на год, уедь из Москвы. Макару нужно потрясение, иначе он не сыграет роль как надо.

Духов глядит на нее с ужасом:

– Алька, что ты городишь!

– Ребенок, – в голосе Константиновича жалость, – если с тобой что-то произошло, что бы это ни было, – ты можешь нам рассказать, мы поможем. – Он кладет руку ей на плечо, Аля тут же сбрасывает.

– «Когда птенчик вылупится, – говорили вы, – мы все ему расскажем». Птенчик вылупился, я так понимаю?

– Мы думали, ты сбежала с каким-нибудь красавчиком и рада-радешенька, что от всех нас отделалась. Но с тобой явно что-то случилось. Тебя держали где-то насильно? Били? Унижали?

– Макар, сейчас я расскажу тебе, как все было.