Кто ты будешь такой?

И вот он – русский юг! Набережная, рынки, где продается все, о чем можно только мечтать: яблоки, виноград, инопланетного вида дыни, а рыба! Оба не знают большинство названий рыб, тяжело развалившихся на прилавках Центрального рынка. На третий день запоминают и спрашивают пеленгаса. Тяжелый, крупно чешуйчатый, он добирается в пакете вместе с зеленью до квартиры, которую они снимают на Пушкинской улице. Они жарят жирные ароматные кусочки на маленькой чугунной сковородке – отчего-то на кухне есть только такая. Раков покупают вареных – больше для эстетического наслаждения, чем для еды. Ну и для еды тоже, конечно. Как и готовые взорваться от спелости помидоры такого густого цвета, какой себе не всякий художник позволит, или роскошные, налитые, брызжущие светом и радостью гроздья винограда. Домашнее вино, которое они в конце концов выбирают на каждый день, имеет такой неестественный нарисованный цвет, что кажется отравленным. Однако вкус его легок, тонок и чуть шершав, как бок персика.

Заходят и в рестораны. Многие из них располагаются в тенистых уголках, под старыми могучими деревьями, – в Ростове все еще тепло. Але под деревьями неуютно, а во внутренних помещениях или слишком душно, или холодно от кондиционера, поэтому надолго в таких заведениях не задерживаются, идут гулять по центральным улочкам или уезжают на окраины и бродят там, шурша листьями меж советских пятиэтажек. Смотрят на корабли, купаются в Дону где придется и чуть не лишаются жизни на Зеленом острове, попав случайно на чужую огороженную территорию. Ведут себя как дети на каникулах. Покупают одежду, книги (и «Тихий Дон», конечно, куда тут без него), безделушки. Духов получил часть денег за съемки и теперь сорит ими, как умеет. Не умеет, на самом деле. Этому еще предстоит научиться.

Приобрели рыболовные принадлежности и попробовали рыбачить, но обоим это занятие показалось скучным. Сходили разок в казино. Бывают в музеях. Как-то в середине разогревшегося совсем по-летнему дня оказываются в краеведческом. Посетителей, кроме них, еще человека три. Пустые залы, медитирующие смотрители. За витринами – яркие платья, штаны с лампасами, казацкие шапки, сабли, кисеты, патефон, дамские зонтики, перчатки, любовь, страсть, война, смерть. Все эти вещи, принадлежавшие давно умершим людям, требуют внимания, удивления, благоговения живых, с бегущими внутри тела веселыми ручейками теплой крови. Этот самовар, горшки, чашки со стершимися картинками, подсвечники, шубы, люльки давно исчезнувших из мира детей, винтовки и пушка-сорокапятка требуют подтверждения, что они не просто старый хлам, а сокровища, наглотавшиеся, подавившиеся временем, но не утонувшие в нем, а спасшиеся, выбравшиеся, в отличие от таких же, как они, сгинувших вещей, на безопасный берег – в музей, под электрические лампы.

В одном из залов Аля тесно прижимается к Духову и вдруг понимает, что они должны немедленно, сейчас же, пока не поздно, поехать домой, то есть в снимаемую квартиру, где их круглосуточно ждет разобранный диван, покрытый купленным на местном рынке лоскутным покрывалом невообразимых цветов: красных, салатовых, желтых, шоколадных, васильковых, – не мозаика, а настоящий взрыв радости. Там ждет их жаркая комната и ледяные плитки на полу в ванной, где на поблескивающей в сумерках голубоватой стене на двух крючках висят пушистые и белые, как шкурки песцов, одинаковые банные халаты. Надо успеть что-то очень важное, необъяснимое, вечное и в то же время невозможно краткосрочное. «Спеши, спеши», – шепчут ей экспонаты из-за витрины. Уж они-то кое-что понимают во времени.

– Поехали домой, – говорит она.

– Но мы еще не все залы посмотрели.

– К черту их.

Проходит неделя, вторая, третья. Обрушившийся водопад чувств, ощущений стихает, и становится понятно, что что-то не получается, не сходится, пуговица и петля оказались не на одной линии и разъезжаются все дальше, и, как ни старайся, пуговицу на петлю не натянуть. Платье не надевается, застревает на груди, и теперь не знаешь, как его снять. Пример, решавшийся легко и радостно, не сходится с ответом в учебнике.