Кто ты будешь такой?

Оба по-прежнему делают вид, что нет ни прошлого, ни будущего, – только это теплое ростовское солнце, свет сквозь крупные листья на бульваре. Впрочем, Аля нет-нет да и делает попытки объяснить, рассказать про то, что случилось в прошлом августе и сентябре. Выбирает подходящее время, место, настроение Духова. Но всякий раз, слушая себя со стороны, ужасается собственной глупости. В результате говорит неуверенно. Вместо того чтобы негодовать по поводу действий режиссера, того, что он сделал с ней («А что он сделал с тобой?» – поднимает бровь Макар), так вот, вместо того чтобы негодовать, кричать, да что там – истошно вопить, топать ногами, она спотыкается на словах и в конце концов умолкает под пристальным взглядом Духова. Окунув ногу в ледяную воду, тут же ее отдергивает, отступает назад, на безопасный ростовский островок. Ее предательство, о котором она продолжает думать, больше не обсуждают: Духов понимает его в другом контексте, а Алиным наговорам на режиссера не верит. Убежден – Константинович рискнул дать ему роль против своих же принципов. «Чтобы спасти меня!» Вот даже как.

То, что Духов не верит ей, впрочем, не самое страшное. Есть кое-что похуже. Ночами, думая, что она спит, он подолгу рассматривает ее, гладит по волосам, берет руку в свою, иногда шепчет: «Алька, что с тобой делали?» Его воображение нагромоздило ужасных вещей, которые, как он предполагает, с ней произошли. Она все чаще ловит на себе этот его взгляд, страдающий и изучающий одновременно. Она делает вид, что всего этого не замечает, пытается отогнать навязчивую мысль, что после ее предательства ничего уже никогда не исправить.

А еще Аля думает о том, что Духов не был монахом весь год. Его сексуальный репертуар расширился с прошлого года. Кто был рядом с ним? Полинка?

2006, первые числа ноября, Иваново

– Мам, – Жуковский посмотрел на мать, – она уже проделала это однажды, что мешало сделать так еще раз?

Анна Иоанновна поджала губы. Сегодня она весь день просидела в кресле в своей комнате. Он сварил макароны, натер сыра и теперь вот поставил тарелку ей на колени, вручил вилку. От макарон поднимался пляшущий дымок. За окном шел снег с дождем.

– Прошел уже месяц, Андрюша, а она ничего не написала нам, не позвонила. Я день и ночь думаю, что могло случиться?

– Да ничего не случилось. Надоело у нас тут, и убежала.

– Но почему она не попрощалась? Даже если вдруг срочность, не было времени, то потом? Нет, с ней что-то произошло, Андрюша. Она бы позвонила.

– Мам, ешь. А то буду сам тебя кормить.

– Андрюша, вот что. – Поковыряв макароны, Анна Иоанновна положила вилку, схватила сына за руку. – Съезди-ка к ее родителям. Они наверняка что-то знают.

– Да с чего бы? Ты же сама, когда я ее только привел, говорила, что это…

– Андрюша, мы не можем ничего не делать! – Анна Иоанновна взвизгнула, голос ее сорвался, в глазах появились слезы.

– О господи, мама! Хорошо. Если я поеду, ты будешь есть?

Она ткнула вилкой в макароны, подцепила, подняла и показательно засунула в рот. Рубашка болталась на ее теле, только вчера Жуковский заметил, что Анна Иоанновна сильно, опасно похудела. В последний месяц он был слишком занят своими мыслями и не догадывался, что с ней происходит.

– Ешь все. Я не уйду, пока все не съешь. – Жуковский опустился на пол. – Не хочу, чтобы меня судили за то, что уморил тебя голодом.

Конечно, проще было сказать, что едет в Иваново, а самому остаться в Москве и поработать. Жуковский не сомневался, что поездка окажется бесполезна. Но он по-детски как-то не мог обмануть мать. Да и, пожалуй, хотелось взглянуть, где выросла Аля. Теперь в мыслях он стал называть Соловьеву по имени, да и вообще часто думал о ней.

В ресторане поезда он плотно позавтракал киевской котлетой с рисом, выпил кофе с молоком вприкуску с ром-бабой (щедрая горсть изюма в тесте, пышная шапка белой помадки сверху). Ром-баба оказалась так хороша, что он взял две штуки с собой. Когда, в новом рыжем пальто с остроконечным воротником, в начищенных теплых ботинках, он вышел на железнодорожную платформу в Иваново, шел снег, таявший, едва коснувшись земли. Подышав в холодный воздух и посмотрев, как образуются и исчезают облачка пара, направился к стоянке такси.

Город через окно такси показался малоинтересным. Впрочем, где-то тут был историко-краеведческий музей, и Жуковский намеревался после визита к родителям Соловьевой посетить его. Такси свернуло в квартал частных домов. Из труб на крышах шел дымок, снег покрывал верхушки заборов и наличники на окнах. Несколько раз дорогу перебежали собаки. Приехали. Дом родителей Соловьевой оказался обшит сайдингом, на территории виднелись хозяйственные постройки. Береза у дома касалась земли свисающими побеленными ветками, будто нескончаемо делала упражнение и никак не могла разогнуться.