Кто Вы, «Железный Феликс»?

Председатель ГПУ был солидарен с Н.В. Крыленко. Еще 16 августа 1923 г. он писал И.С. Уншлихту: «Мне кажется, что размеры применения высшей меры наказания в настоящее время (как по суду, так и по нашим решениям) не отвечают интересам дела и сложившейся обстановке при НЭПе и мирной полосе развития. Высшая мера наказания — это исключительная мера, а поэтому введение ее, как постоянный институт для пролетарского государства, вредно и даже пагубно. Поэтому я перед ЦК хочу поставить этот вопрос. Я думаю, что высшую меру следует оставить исключительно для государственных изменников (шпионов) и бандитов и поднимающих восстание. По отношению к ним — этого требует наша самозащита — в окружении врагов. Но все остальные преступления должны караться изоляцией и принудительными работами. Причем в таком случае надо решить, что присужденные к срокам выше определенного предела (скажем от 5 лет) никаким амнистиям не подлежат.

Необходимо будет далее заняться действительно организацией принудительного труда (каторжных работ) — лагеря с колонизацией незаселенных мест и с железной дисциплиной. Мест и пространств у нас достаточно. Прошу Вас этот вопрос срочно поставить на обсуждение Коллегии ГПУ для внесения его (желательно было бы от имени ГПУ при единомыслии) в ЦК.

Я уверен, что будь Владимир Ильич у руля, он был бы за это предложение, а, м. быть, пошел бы еще дальше. Пришло время, когда мы можем вести борьбу и без высшей меры. Это было бы большим оружием в руках коммунистов заграницей для привлечения интеллигентских и мелкобуржуазных масс»[289]

.

По мнению руководства ОГПУ, и в середине 1920-х гг. еще нельзя было отказаться от ряда мер военного времени. Выступая на втором Всесоюзном съезде сотрудников особых отделов ОГПУ 23 января 1925 г., Ф.Э. Дзержинский говорил: «Может быть, органам ОГПУ уже пришло время отживать свой срок, и нужно перейти с наших боевых позиций на мирную основную работу, которая сможет обеспечить и повести к основам социалистического, коммунистического государства. Но это не так, и те, которые так думают — заблуждаются…».

В 1917–1926 гг. органы ВЧК-ОГПУ широко использовали право решать судьбу людей административным порядком. Необходимость этого была объяснена Дзержинским в циркулярном письме 17 апреля 1920 г. Он отметил, что закон дает ВЧК возможность «административным порядком изолировать тех нарушителей трудового порядка, паразитов и лиц, подозрительных по контрреволюции, в отношении коих данных для судебного наказания недостаточно и где всякий суд, даже самый суровый, их всегда или в большей части оправдает». Сюда он отнес лиц: которые 1) арестовывались как бывшие помещики, капиталисты, князья, царские чиновники; 2) подозреваемых в соучастии в спекуляции, но в отношении которых сумма собранных против них улик ограничивается только знакомством с уличенными лицами или арестом у них на квартирах, или хранением их документов или ценностей; сами по себе эти факты не являются преступлением, караемым по закону; 3) уличенных в связях с контрреволюционерами, хранившие их переписку или деньги, причем не может быть доказано, что им было известно содержание этой переписки, 4) нарушителей трудовой дисциплины или саботажников, действия которых не могут быть квалифицированы как злостный саботаж; 5) лиц, в отношении которых имеются бесспорные данные розыска, но не позволяющие из соображений того же розыска быть приводимыми в качестве судебного доказательства[290].

Помимо внесудебных полномочий Коллегии ВЧК-ОГПУ на местах существовали чрезвычайные «тройки», которые также выносили внесудебные решения. В органах ВЧК первая «тройка» появилась весной 1918 г. в составе В.А.Александровича, Ф.Э.Дзержинского и Я.Х.Петерса. Приговоры «тройки» о высшей мере наказания должны были приниматься единогласно[291].