Кукловод. Кровь Солнца

Пепел сожженных трупов он просто-напросто купил в крематории в городе Москве. Если взять из каждой урны, которые завтра отдадут безутешным родственника, по щепотке праха, то ни у кого не убудет. Правда, покупка больше походила на налет — охранника он выключил «шокером» в затылок, а потом, аккуратно взяв из тринадцати урн тринадцать маленьких щепоток серого порошка, ссыпал его в баночку и ушел. А охраннику он сунул в карман двести долларов. Чтобы тот не стал трезвонить о ночном происшествии по всем углам — вроде полиции или даже своего начальства. Ничего же не пропало? Нет. А вот открывать среди ночь дверь, кому ни попадя — идиотизм. Но все же Рамон решил, что двести баксов небольшая страховка — человек трижды подумает, отдавать ли деньги или умолчать о них, тем более, что поди потом, докажи, что ты не сам тут… Сам тут — что? Ни одна урна не пропала, ни один листок со стола не упал на пол, ничего не было ни сломано, ни повреждено. Помолчит.

Дальше Рамону пришлось мотаться по всей области — на старые заброшенные кладбища, там определять, где находилась его граница — ошибиться было нельзя! — затем найти могилы самоубийц, закопанных вне ее, а затем разорить их в прямом смысле слова. Ему нужно было тринадцать косточек, мелких, но все же косточек и для этого пришлось вырыть тринадцать ям, которые потом пришлось так же аккуратно засыпать и снова раскатать поверх срезанный и свернутый перед этим в рулон слой дерна и травы с землей.

В подробности состава дальше вдаваться смысла нет, это были, так скажем, самые яркие компоненты того, что содержали куклы. И не самые важные.

Рамон знал, что делает. Через шрам на его лице он получил такие подробные знания обо всем этом, словно годами учился этому у великого мастера. Когда, что, как, во что одеваться, что говорить и как, и когда, опять же, как калить иглы или иглу, как связать куклу с «ее» человеком» — добытые у тринадцати ублюдков волосы были, конечно, первейшей частью, но это было далеко не все.

Сегодня война войдет в новую фазу. Она уже начата, только те, против кого она начата, ждут иного удара. Любого — но не такого. Дело не в силе. Дело в способе. Нет, он не собирался сообщать своим врагам о том, что он проделал — результаты они увидят сами.

Тринадцать кукол смотрели на Рамона двадцатью шестью бусинками глаз, в которых мерцали огоньки горевших вокруг круглого стола, свечей. Куклы были разложены наподобие часовых отметок, за той разницей, что их было не двенадцать. Рамон достал длинную иглу, подумал — и убрал ее. Играть по-честному. Достал их кожаного кисета тринадцать маленьких, коротких иголочек, аккуратно разложил их на ладони и пошел вокруг стола, втыкая иглы в животы своим творениям. Чуть выше области пупка. Так. И!

Рамон встал у стола и монотонно запел, постукивая ритмично в маленький барабанчик. Барабанчик имел свою историю, годившуюся для захватывающего детектива, наспех сляпанного в желтой прессе, но кожа на него пошла акулья, а вот ребрышки его внутри был косточками орла. Две крайности.

Рамон пел и пел, горели мягко свечи, ритмично и глухо стучал его барабанчик, а затем он резко и коротко что-то крикнул, дернул из-за веревки на поясе грубой поковки нож и воткнул его в середину стола.

Куклы, связанные меж собой за ножки, одинаково вздрогнули от удара ножа в стол, но не перестали подрагивать и после того, как вибрация, вызванная ударом, давно уже ушла. Горящими глазами смотрел Рамон на своих кукол, и сами гасли свечи, стоявшие в головах у кукол, которыми были обращены они к центру стола. Одна за другой, против часовой стрелки. Последняя погасла — и Рамон увидел, как слабым мерцанием по столу рассыпались двадцать шесть еле видимых огонька, точь-в-точь напоминающими цветом и размерами обыкновенного российского светлячка. Он не считал их.

Их было двадцать шесть.

Рамон шагнул назад, точно в дверь из мастерской, напротив которой он стоял, вышел в комнату, где тоже был потушен свет и закрыл дверь в свою мастерскую. Ну!

И тут боль, от которой он был абстрагирован в момент захода, догнала его. Видимо, началась она в момент начала захода, заливая лицо и хламиду кровью, но он не заметил этого. Теперь боль пришла.

Словно крупной теркой прошелся кто-то невидимый по его лицу справа. От корней волос через висок и до скулы в кожу его вонзились и провернулись тринадцать маленьких сверл — судя по ощущениям. Терпеть. Терпеть. Терпеть, пока из мастерской не раздастся звук, который позволит заняться своими новыми ранами.

Лицо жгло огнем, Рамон не мог порой подавить в голове вопроса, стоит ли оно все того, что он терпит, стоят ли те, ради кого он все это делает, того, что ему приходится терпеть. Крематорий, кладбища, нападения, пытки, ворожба, шрамы — про это быстро пишется или рассказывается, но обходится это недешево.

В мастерской кто-то негромко хохотнул ледяным, злым смехом. Нет. Это был смех не одного существа. Это был смех тринадцати кукол.