Кукловод. Кровь Солнца

«Посмотрим, посмотрим, как они найдут то, не знаю, что. Но. Есть еще один факт. Колдуны не любят друг друга. Европейские — точно. Дело доходит до смертоубийства. Как там сказал герой Сильвестра? «Чтобы поймать маньяка, нужен другой маньяк». Замечательно. Вот пусть Опий и найдет, сам того не зная, то, что может помочь мне» — решил Халиф. «Иначе Равиль скоро повидается с прабабушкой».

Равиль тонул. Просто тонул в лютой, беспощадной тьме. Диагноз, который поставил ему Халиф (другого специалиста звать не стали, так как лучше просто не было) — депрессия. Невиданной формы. Черная меланхолия. Но это были просто слова. Такое можно проломить извне, если не изнутри, хотя бы надломить медикаментами. Это делали. Это не помогало.

Не было просвета в душе Равиля. Не было просвета в его мыслях. Человек просто все глубже и глубже падал в чернильный мрак скального разлома своего же сердца. Его не интересовала больше жизнь за пределами его черепной коробки, не то, что комнаты. Он был бы рад испугаться, взбеситься, что угодно, все, что угодно! Отчаяние, ужас, тоска, мука — но только не это, не этот дикий первобытный мрак, которому нет названия! Разум отказывался гаснуть, как не гасло сознание и у тех, кто лежал сейчас в больнице. Равиль с радостью принял бы сумасшествие — но оно не шло. Разум просто плыл вниз, все ниже и ниже, не было ни веры, ни надежды, ни желания сражаться, не было возможности даже просто пожалеть себя — просто Равиль понимал, что дело не в том, что с ним что-то не то, пришедшее извне. Нет. Равиль понимал, что этот мрак он создал сам. Папа Понедельник просто опустил его в его же, Равиля, собственную душу, сердце, память — и Равиль видел, что спасения нет. Чернота. Смоляная, адская чернота окутывала его, он чувствовал лишь боль, муку и страх, но это лишь те слова, в которые мы привыкли облекать более-менее знакомые или представляемые чувства. То, что испытывал друг Сергея Прокофьевича, названия не имело. Он ел, или его кормили, он не спал уже четвертые сутки, попытка напиться даже не была предпринята — он видел, что нет выхода. Никакого. Даже самоубийство, он почему-то отчетливо верил, не поможет — он просто навсегда останется один на один с этой тьмой. Все речи Халифа, все попытки друзей, родни, да даже приведенной теткой знахарки просто скользили по нему, как вода по нефритовой статуе — блестеть будет сильнее, но внутрь не попадет — он слышал слагаемые буквы, но ни один крючок не прошел сквозь эту адову черноту, чтобы подцепить его, то, что еще от него оставалось. Кукла, как вы помните, была, увы, лишена ушей. Душа Равиля слышала только себя, сознание — тоже. Тело слышало происходящее вокруг, но к его отчаянью, боли, к его растворяющемуся в этой едкой тьме «Я» отношения больше не имело. Ничего. Тьма. Ужас, бездна, страшная не тем, что в ней что-то таится, а тем, что там нет ничего! Кроме того, из чего он сам ее создал. Это была его единственная мысль. Совесть? Совесть была мертва. Нет, это не выспреннее словосочетание, это был факт. Совесть была убита этой тьмой, даже метаться от одной мысли к другой, ища спасения, облегчения, выхода Равиль был не в состоянии. Бесконечность Вселенной, случись ему оказаться там в каком-нибудь спас-ялике, без надежды вернуться, была бы для него оживленной суетой рыночной площади.

Папа Понедельник оставил ему глаза. Он видел, что вокруг него живые люди, но даже это не могло пробудить в нем хотя бы отчаяние, зависть, ненависть — просто мира людей больше не было для Равиля, человека, который умел договориться с кем угодно и о чем угодно, решая порой такие проблемы, которые просто должны были бы кончаться кровью. Он не боролся. Стимул? Стимулы, мотивы, требования, долги, вера, надежда — что все это такое в бездонной тьме, где лишь непрекращающаяся мука, мука, растаскивающая его по нерву, а нервы — по клеточкам, он завидовал бы сейчас любому раковому больному, у которого в мозгу поражен центр, отвечающий за болевые ощущения — такое случается и тут бессилен даже морфий, разве что стакан внутривенно, но он не мог и позавидовать. Он даже не надеялся, что это кончится хоть чем-то. Просто — тьма. Пустота, тьма и Равиль. Мир снаружи становился все более призрачным, а потом просто исчез, как осознаваемый факт, возможно, его можно было бы осознать, сохранись у Равиля хоть одно желание. Но нет. Тьма тянула его вниз и он просто уходил. В страх, бездну и бесконечность. Смерть не даст избавления. Да ее и не будет. Время потеряло всякий смысл. Лютое жизнелюбие Равиля сыграло с ним злую шутку. На задворках его разума маячил порой странный призрак с косой и песочными часами. С ним случился неистовый припадок, в котором в ход пошел попавший в руки топор, вой раздавался несколько часов — это совершенно равнодушный Равиль пытался захотеть докричаться до себя. Нет. Кукла, как вы помните, была лишена ушей.