Кукловод. Кровь Солнца

Лумумба проснулся от дурацкой песенки, которую пел возле его кровати некий огромный заяц. Первая мысль бедного негра была о том, что ему конец, потом — что конец его рассудку, пока он, не стряхнув сонную одурь, не понял, что это просто посыльный из какой-то службы доставки в своем костюме, в котором, видимо, разносились посылки и отправления для детей.

Зайка протянул Лумумбе коробку, дождался росписи и, не отвечая на вопросы Лумумбы, поджал к груди передние лапки и ускакал за дверь, которую драг-дилер, как он вспомнил, просто забыл закрыть. В коробке оказался новехонький телефон, средней цены, около десяти тысяч рублей, который тут же зазвонил. Лумумба спешно нажал на знак соединения.

— Мой милый нигга? Это Папа Понедельник. Я решил, что для наших с вами чувств необходим свой собственный, тайный, уясните, телефон. В нем не будет номеров, я буду звонить с разных, надеюсь, вы запомнили мой голос?

— Здравствуйте, Папа Понедельник, разумеется, запомнил. И да, вы совершенно правы, нам необходим именно такой телефон, — Лумумба оценил легкую, пусть и вызванную чисто практическими целями, заботу.

— Дивно. А какой прогресс! Вы растете прямо на глазах. Я сейчас оставлю вас в покое, просто уясните себе. Мое время в этом телефоне и в вашей жизни — с двадцати одного часа по Москве. В это время вы должны быть абсолютно свободны ото всего на свете. Каждый день. Звонить я буду далеко не каждый. Но учтите, что сброс звонка, или долгое ожидание меня крайне опечалят, и буду вынужден усомниться в вашей искренности, Лумумба, — вздохнул Папа Понедельник.

— Каждый день, с двадцати одного часа по Москве, я буду один и с телефоном в руках до того часа, что вы мне назначите, Папа Понедельник, — твердо сказал Лумумба. Гениталии его, девять секунд разрываемые на нервные волокна, слишком явственно еще маячили в его памяти.

— С двадцати одного и до двадцати одного часа тридцати минут, вы правы, Лумумба, я забыл назначить второй срок. Настройте телефон так, чтобы, если в это время вы будете заняты работой, возле вас, по форс-мажору, окажутся коллеги, просто кидайте на номер, с которого идет звонок, смс в один знак. Английская буква «Z», я буду знать, что вы просто не в силах говорить. Но учтите, что если причиной посыла отказа будет роскошная баба в вашей постели, я буду чувствовать себя обманутым. А я узнаю это. Скидку на форс-мажор я сделаю, больше — ни на что и ужасно опечалюсь. Зачем вам это? — Грустно, словно заранее будучи уверен, что Лумумба так именно и станет поступать, молвил Папа Понедельник.

— Я прекрасно понял все, что вы хотели мне сказать. С девяти вечера и до половины десятого всегда заряженный и оплаченный телефон, что вы мне прислали, будет у меня в руке. Если, по настоящему форс-мажору, я не смогу ответить на всегда новый номер, я шлю туда смс с требуемым символом на «латинице». Я ничего не напутал? — Четко и вежливо отвечал гражданин гордых США, залитых некогда кровью во имя ненужной его народу свободы. Причем кровью, почему-то, белого человека.

— Да, все верно. Лечитесь. Выздоравливайте. А пока скажите мне, вы уже подумали о том, как бы вернуться в строй? — Осведомился Папа Понедельник.

— Я, Папа Понедельник, решил, что вам больше понравится ответ: «Я уже вернулся», потому сделал все возможное, чтобы ответить вам сейчас именно так. Я уже вернулся в строй, — отвечал негр, гордый, как заяц после случки с лисой.

— Информации, полагаю, пока нет? Стоящей? — Папа Понедельник стал серьезен, как поп на исповеди дендрофила, но угрозы в голосе не чувствовалось.

— Простите, Папа Понедельник, пока я только начинаю понемногу обретать бывшие у меня до больницы связи и источники, в моей среде это меняется крайне быстро, — оправдываясь, начал Лумумба, но Папа Понедельник перебил его: «Мне не нужны ваши объяснения. Вы отвечаете на вопросы, а я решаю, что с вами за это сделать. Пока все. До свидания».

— До свидания, — успел крикнуть Лумумба, памятуя, что Папа Понедельник крайне щепетилен в вопросах этикета и снова лег в постель.

Рамон же, когда часы показали без четверит полночь, прошёл в мастерскую. Его стараниями ситуация накалилась в городе уже почти предела и требоваться только последний штрих художника. Он хотел, чтобы некогда самая сильная допреж группировка в его городе, поступила, как в песне Высоцкого — «билась нечисть грудью в груди и друг друга извела». Сделала то, что сейчас, благодаря оттоку людей, оказалась приманкой, и чтобы он мог узнать, таким образом, кто идет следующим.

19

Удар был внезапным, сильным, ощутимым. Но — слепым. Так бьет головой черная мамба, промахнувшись, что бывает с ней раз в жизни.

Это были последние мысли Рамона, которые носили еще характер человеческих ассоциаций. Если развивать тему, то удар походил на пропущенный в драке удар под дых, слепой, но крайне неприятный, после которого стоит отскочить и резко выдохнуть. Что он и сделал.