Кукловод: Реквием по Потрошителю (СИ)

Лежащая по ту сторону Рейко не могла пошевелиться, беспомощно таращилась на лежащего Акасуну, чей крик не могла слышать из-за идеальной звукоизоляции. Но боль которого чувствовала.

Итачи рухнул на колени рядом с Акиямой, сорвал с себя форменную куртку и, свернув жгутом, перевязал подстреленную ногу Рейко.

— Прости, что подстрелил тебя, но иначе я не мог, — с сожалением и раскаянием прошептал Итачи, но Рейко как лягушка ползла к двери, уткнувшись ладонями в стекло, и издала нечленораздельный хрип, как у подстреленного животного в последние секунды жизни. Она рыдала, как рыдает ребенок, держа в руках любимую сломанную куклу. Кричала своими устами за чужую боль, недосягаемую для оторопевшего детектива Учихи. Парализованный такой отравляющей и ранящей правдой, он не мог пошевелиться: ни помочь, ни остановить Акияму. Карабкаясь по двери, она поднялась, качаясь из стороны в сторону, сгорбившись и опираясь на здоровую ногу. Билась в дверь, остервенелым необузданным порывом, молотя треклятую преграду, колотила ладошками, разбивая в кровь огрубевшую кожу. А когда раздался щелчок, затрепетала как цветок на ветру, прорвалась сквозь открывшуюся преграду, хромая, кинулась к лежащему на боку рычащему сквозь стиснутые зубы убийце и рухнула на колени. Итачи прошел вперед, скорее заученным движением, тело само двигалось, пока Учиха пытался осознать происходящее. Рейко упрямо тянула Акасуну за целую руку и, заставив встать того, стала ему опорой. Едва держась на ногах, она побрела к следующей двери, ведя за собой Кукловода, закинув его руку себе на плечо. Следующая дверь издевательски сомкнулась, и её щелчок показался смехом в лицо. Так близко, всего несколько шагов, но сейчас полицейской это расстояние представлялось непреодолимой пропастью, тернии которой она не способна вынести на своем пути.

— Черт! Черт! Черт!!! — последнее она закричала во весь голос и упала на колени — Акасуна перестал двигаться и потянул её следом. Он обессиленно упал. Увидев, что глаза художника закрыты, Рейко, ударившись в панику, затормошила его.

Искривлённое в муках лицо исказилось до неузнаваемости — бледнее обычного, мертвенно-синего оттенка, брови сдвинуты в судороге, а рот искривлён поджатыми губами.

— Рей-ко, вы-та-щи ме-ня, отсю… — Сасори зашелся тяжелым кашлем и, глухо простонав, попытался встать, но рухнул обратно. Из последних сил он заставлял себя говорить, голос его скрипел, как поломанные старинные часы: — Ты должна доставить меня на квартиру и забальзамировать, несмотря ни на что. Постарайся, Рейко.

— Нет, я не могу, — осипшим от слез голосом пролепетала Акияма, тараторя. А когда Акасуна открыл наливающиеся свинцом очи, продолжила более уверенно и энергично: — И не потому, что отсюда невозможно выбраться! Нет, нет! — закачала головой, если слов будет не достаточно. — Я просто не могу.

— Почему? — Сасори приподнялся, и не без помощи Рейко оперся слишком одеревеневшей правой рукой о холодный металл махины, в оковах которой они оказались. Говорил он мало и неохотно, через силу, скрипя словами, а в сконфуженных движениях таилась обреченность.

— У тебя был выбор, Сасори. Твоя история, я, правда, поняла её. Все поняла. Ты считал, что у тебя не было выбора. Но он был у тебя, и ты сам его сделал. — Соленные бусинки стекали по щекам из кровоточащих слезами глаз, и в легкой трепещущей дрожи Акияма сжала руку Акасуны, сцепив в обеих ладонях, и смотрела так, как ни одна жертва никогда не смотрит на своего истязателя. Никогда доселе Сасори не видел такого взгляда: мутного от слез, но чистого в своих помыслах и чувствах. — А я сделала свой — я не убийца.

Несмотря на боль и бессилие, Акасуна нашел в себе силы, чтобы рассмеяться. Точнее издал нечто наподобие смеха: трескучее, как стрекот цикады, скорее даже хриплое шипение раздавленной змеи.

— Это не убийство, Рейко… Если ты боишься закона…

— Закон здесь ни при чем! — протестующе воскликнула Акияма и стиснула пальцы Акасуны сильнее, доказывая решимость и правдивость своих слов. — Я не убью тебя, потому что я не убийца! Потому что я не чья-то марионетка! Я Акияма Рейко! Акияма Рейко, что любила и любит Асори Накусу! Та, что ненавидит Кукловода! И… Я… я… я… что прощает тебя, Акасуна Сасори.

Сасори не мог понять, что за странная боль появилась в его груди. Намного сильнее той, что терзала его руку и всю правую часть тела. Будто резкий толчок в грудь — такое ли ощущение, когда тебя сбивает машина и скидывают с обрыва без дна. Нет, совсем не то. Как утопающий на дне реки — захлебывающийся и беспомощный. Нет, намного хуже. Будто сердце на мгновение вырвали из тела, но упрямая мышца дернулась обратно и отдала пульсирующей болью по всему телу, принеся после себя легкость. Цепи, тяготившие плечи, рушились под молотом слов Акиямы Рейко. Он взглянул в лучистые серые глаза, откуда смотрели два его крохотных отражения.

— Я люблю тебя, я понимаю тебя и я прощаю тебя. Я больше не желаю тратить свою жизнь на ненависть к тебе.