Читаем Культурный разговор полностью

Трагическое противостояние мужчины и женщины в спектакле МХТ осталось, но вот смысл его поменялся чуть ли не на противоположный. Марина Зудина – интересная актриса с замечательными внешними данными. В ней и по сей день жива дерзкая самоуверенная девчонка, которую зритель помнит хотя бы по фильму «По главной улице с оркестром». Думаю, Зудина была бы прекрасной героиней в «высоких комедиях» Мольера, Гольдони, Лопе де Вега. В роли Бланш она прибывает в мир бедности и печали как звезда пленительного счастья, с ворохом роскошных нарядов, с надменной повадкой. Всё это – только ширма, Бланш несчастна до последних пределов, но за эту ширму нам трудно заглянуть. Бланш – Зудина слишком хорошо маскируется, она прекрасно приспособлена к жизни, и не чувствуется в ней надлома и распада. Тут, конечно, есть проблема «ненаигранного подтекста». Да, гениальная актриса может почувствовать «трещину мира» и сыграть то, чего она в жизни никогда не переживала. Но в случае обычного, не выдающегося дарования жизненный опыт и наблюдательность чрезвычайно важны. Если актриса не знает, каково это – быть слабой, пьяной, цепляться за первого встречного, падать в пропасть без помощи и понимания, – то здесь может пригодиться как раз умение видеть и понимать других, заимствовать у жизни материал, необходимый для творчества. Я не знаю, есть ли такой инструмент (наблюдательность) в арсенале Марины Зудиной, а ведь можно было бы кое-что вспомнить, какие-то судьбы, даже в труппе МХТ не такой уж давней поры. Но Бланш Дюбуа Зудиной явилась в кольчуге блистательной самоуверенности, и пришла она не сдаваться, а побеждать!

Собственно говоря, это и увидел в ней Стенли Ковальский – Пореченков. Увидел и понял – вот она, катастрофа. Надо давать бой, иначе гибель его миру, где в центре – милая грудастая женушка Стелла (Ирина Пегова). Жена беременна, денег нет, а тут сваливается на голову родственница, чтоб ее… Пореченков – актер исключительно внятный и весьма заразительный. Роль он обустроил добротно, ничего не пропуская. Мы видим мужчину не первой молодости, пришедшего с войны, оказавшегося в унизительных обстоятельствах – на грани нищеты, с постоянной внутренней тревогой и напряженной злостью. От природы Стенли не зол и не туп, но для сильного мужчины унижение нестерпимо, оно ослепляет, искажает картину мира. Как увидит он в Бланш сокрушительную хищницу, обольстительную дамочку, которая в минуту может растоптать всю его жизнь, так до финала и не поймет, что воевал с жалкой одинокой женщиной. Не видит он жалкой женщины, а видит могущественного хитрого врага. И он будет воевать – до победного конца, когда враг будет уничтожен.

Удивительно точно Пореченков играет, как его герой оценивает ситуацию. Вот мужчина в замасленной футболке (он работает кем-то вроде слесаря) приходит после работы домой, а там сидит эта фифа – и сходу начинает флиртовать. Стенли как будто бьет током – и дикого желания, и неистового ужаса перед опасностью. Он, можно сказать, собирает всю психику в кулак, чтобы не выдать себя. А вот он случайно услышал, как героиня ругает его перед сестрой – и вульгарный он, и мерзкий. На лице Стенли неописуемая смесь чувств – злобы, ненависти, оскорбления, гнева – но всё побеждено солдатской выправкой, холодной яростью воина: затаиться и сразить врага. Отменный психологический этюд, отличная работа! Никакой расслабленности, никаких «концертных номеров» – артист создает могучий образ человека, бьющегося за спасение семьи. А что пьеса вроде бы не предполагала такого крена – в сторону не женской драмы, а мужской – так, повторяю, это театр. И, в конце концов, то, что люди не видят, не понимают друг друга, сражаясь с фантомами своего воображения, созданными любовью и ненавистью, – не так уж и далеко от Уильямса. Но и нельзя назвать такое режиссерское прочтение точным, глубоким, со-авторским. Пореченков не допускает никакого актерского «хамства», когда знаменитость никого не видит и не слышит, могучим движением перетягивая «одеяло на себя», он ансамблевый актер, но где он, ансамбль-то, когда каждый сам за себя, когда мы должны поверить, что почти деревенская дурочка Стелла Ирины Пеговой – сестра голливудской дивы Бланш, что они с этим Стенли муж и жена и т. д. Поэтому Пореченков в этом спектакле несколько «в коконе», он, такое впечатление, очертил, точно Хома Брут, некий мысленный круг, в огороженном пространстве создает свой образ – и, разумеется, побеждает. (Возникает подозрение, что подобным «мысленным кругом» актер очерчивает себя в пространстве МХТ принципиально и постоянно.) Но в итоге перед нами три актера, каждый сам по себе – плюс гарнир из массовки и беспрерывно играющих роялей. Это и называется «рутина», театральная инерция. Режиссерское решение – неглубокое, скорее декоративное.

Перейти на страницу:

Все книги серии Культурный разговор

Похожие книги

100 лет современного искусства Петербурга. 1910 – 2010-е
100 лет современного искусства Петербурга. 1910 – 2010-е

Есть ли смысл в понятии «современное искусство Петербурга»? Ведь и само современное искусство с каждым десятилетием сдается в музей, и место его действия не бывает неизменным. Между тем петербургский текст растет не одно столетие, а следовательно, город является месторождением мысли в событиях искусства. Ось книги Екатерины Андреевой прочерчена через те события искусства, которые взаимосвязаны задачей разведки и транспортировки в будущее образов, страхующих жизнь от энтропии. Она проходит через пласты авангарда 1910‐х, нонконформизма 1940–1980‐х, искусства новой реальности 1990–2010‐х, пересекая личные истории Михаила Матюшина, Александра Арефьева, Евгения Михнова, Константина Симуна, Тимура Новикова, других художников-мыслителей, которые преображают жизнь в непрестанном «оформлении себя», в пересоздании космоса. Сюжет этой книги, составленной из статей 1990–2010‐х годов, – это взаимодействие петербургских топоса и логоса в турбулентной истории Новейшего времени. Екатерина Андреева – кандидат искусствоведения, доктор философских наук, историк искусства и куратор, ведущий научный сотрудник Отдела новейших течений Государственного Русского музея.

Екатерина Алексеевна Андреева

Искусствоведение
От слов к телу
От слов к телу

Сборник приурочен к 60-летию Юрия Гаврииловича Цивьяна, киноведа, профессора Чикагского университета, чьи работы уже оказали заметное влияние на ход развития российской литературоведческой мысли и впредь могут быть рекомендованы в списки обязательного чтения современного филолога.Поэтому и среди авторов сборника наряду с российскими и зарубежными историками кино и театра — видные литературоведы, исследования которых охватывают круг имен от Пушкина до Набокова, от Эдгара По до Вальтера Беньямина, от Гоголя до Твардовского. Многие статьи посвящены тематике жеста и движения в искусстве, разрабатываемой в новейших работах юбиляра.

авторов Коллектив , Георгий Ахиллович Левинтон , Екатерина Эдуардовна Лямина , Мариэтта Омаровна Чудакова , Татьяна Николаевна Степанищева

Искусство и Дизайн / Искусствоведение / Культурология / Прочее / Образование и наука
Дягилев
Дягилев

Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) обладал неуемной энергией и многочисленными талантами: писал статьи, выпускал журнал, прекрасно знал живопись и отбирал картины для выставок, коллекционировал старые книги и рукописи и стал первым русским импресарио мирового уровня. Благодаря ему Европа познакомилась с русским художественным и театральным искусством. С его именем неразрывно связаны оперные и балетные Русские сезоны. Организаторские способности Дягилева были поистине безграничны: его труппа выступала в самых престижных театральных залах, над спектаклями работали известнейшие музыканты и художники. Он открыл гений Стравинского и Прокофьева, Нижинского и Лифаря. Он был представлен венценосным особам и восхищался искусством бродячих танцоров. Дягилев полжизни провел за границей, постоянно путешествовал с труппой и близкими людьми по европейским столицам, ежегодно приезжал в обожаемую им Венецию, где и умер, не сумев совладать с тоской по оставленной России. Сергей Павлович слыл галантным «шармером», которому покровительствовали меценаты, дружил с Александром Бенуа, Коко Шанель и Пабло Пикассо, а в работе был «диктатором», подчинившим своей воле коллектив Русского балета, перекраивавшим либретто, наблюдавшим за ходом репетиций и монтажом декораций, — одним словом, Маэстро.

Наталия Дмитриевна Чернышова-Мельник

Биографии и Мемуары / Искусствоведение / Документальное