Культурный разговор

– Михаил, скажите, может ли артист расслабиться, жить по инерции, сказать себе: «Эвона сколько я сделал», или нужно в каждую роль идти как в бой, все время доказывать какому-то невидимому гаду, что ты – серьезный артист?

– В моей жизни сложилось так, что гаду надо доказывать постоянно – я имею право заниматься своей профессией. Каждый день – в атаку. Меня иногда спрашивают: «Ты назло режиссеру плохо сыграть можешь?» Не могу!

– Интересно, откуда взялся этот гад, которому надо все доказывать?

– Не знаю. Такова гадская мировая тенденция! Но гад всегда живой и не дает спокойно дышать. Профессия такая – если чувствуешь, что остыл, то надо сваливать. Профессия прекрасная и жестокая – как только остыл, она тебя выдавит – в тусовку, в глянцевые журналы, и ты будешь побрякушкой. А если ты человек серьезный, будешь тяжело работать и любить свою профессию, то туда не попадешь и будешь проклинаем побрякушками.

– А у вас есть какой-то вдохновляющий пример – вот, дескать, как парень прошел свое жизненное поприще?

– По-крупному замахиваться? Иисус Христос. Вот он прошел свое жизненное поприще. Вот так бы ломануться, по-взрослому. А что? Получится быть распятым – значит, всё нормально.

– Вы знаете весь спектр мнений о себе, считаете, что это нужно, или все-таки отсекаете ненужное?

– Я бы хотел отсекать, но не получается. Плаваю в этих отходах частенько. Но что делать?

– Набираете свою фамилию в поисковике?

– Тайком. Меня ругают семья, супруга, мама, говорят – не обращай внимания. Друзья ругают за это, те, что смыслят в искусстве и моей работе. Но ничего не могу с собой сделать. Набираю, смотрю, ужасаюсь…

– А артист может сам знать о себе, хорошо или плохо он сыграл?

– Может. Но должен быть взгляд со стороны – режиссера, который тебя ведет, который умней тебя. Фантастическая вещь, редко встречающаяся.

А ты должен просто верить в то, что делаешь, в свой путь, но это приходит как вера. Как вера в Бога. Вот смеются, а она есть – раз, и прозрели. Для кого-то Иерусалим – замусоренный город, исхоженный туристами, а для кого-то – святые места. И если относишься к этим местам как к святыням, то пойдешь напролом, и рано или поздно все поймут, что ты прав.

– Все не поймут.

– А кто не поймет – и не надо. Значит, они в другом окопе сидят.

– Кстати о святых городах. Ваша жизненная тропинка привела вас уже довольно давно в Москву, но был ведь этап Петербурга. Что значил для вас Петербург и остался ли он, есть ли у вас образ такого «внутреннего Петербурга»?

– Петербург всегда со мной. Это город, где я родился и где живут мои родители. У меня супруга из Петербурга, дети, кроме последнего мальчика Пети, – все рождены в Петербурге. Мы ленинградская семья, скажем так. Грусть-тоска и стремление к прекрасному от Петербурга остались. Пока мы там учились, пока работали в театре, у нас были завышенные требования к себе – не было желания расслабиться или пробиться, было стремление найти свой путь, свой стиль. И Петербург к этому подталкивал, давал возможность созерцать, ходить пешком по улице, прочь от суеты, вел к спокойному творческому состоянию души, состоянию осени, я бы сказал так, – есть в Питере такое особенное состояние.

А в Москве такого состояния нет.

– А скажите, с чем вы поступали? Что читали, когда в Театральный шли?

– «Стихи о советском паспорте» Маяковского. Я же из политического военного училища, без этого никак не мог. Шолохова прозу читал – «Тихий Дон», естественно. Агнивцева, Лермонтова, Есенина, Пушкина… Вениамин Михайлович Фильштинский подошел ко мне, когда я пришел с Маяковским, и сказал: «Я всё понял. Надо “снимать сапоги”. Это тебе аванс. После собеседования приходи на первый тур, но, пожалуйста, учти, меня лирика интересует». И я стал готовиться по-другому.

– Кстати сказать, о Театральном. Неплохо ведь там учили? Я встречаю обученных у нас в ЛГИТМИКе актеров в Москве – они выделяются. Дикция, к примеру, хорошо поставлена!