Культурный разговор

Не по-братски он любил красоту – но на нее смотрел нечасто, восхищенно – печальными глазами. Предпочитал красавиц, которых можно поместить в кино изготовления Дранкова или Ханжонкова (в мыслях своих) – Анжелика Неволина, Ингеборга Дапкунайте, Рената Литвинова плюс весь Санкт-Петербург (особенно если снимать его с воды).

Он был киноман, даже киноманьяк. Мог смотреть что угодно, подряд, без разбору, скажем, на кинофестивалях прилежно и с наслаждением глядел часами на экран, сердечно радуясь своему превращению в зрителя.

Зритель кино – он же как будто нерожденный младенец, ему делать ничего не надо. Спит и видит дивные (кошмарные) сны.

А жизнь Балабанова мучила. Он словно не мог в нее по-настоящему родиться, то есть рождался, потом залезал обратно и снова рождался, и все равно не имел определенной формы. Не знал, как себя вести. Не умел толком общаться, разве уж с самыми-самыми ближними. Балабанов на светском приеме – это песня. Помню, как на премьерном банкете одного московского мажора, своего ровесника, вместо дежурного поздравления Балабанов сказал с ужасом и недоумением: «Слушай, чего ты такое говно снял, разве можно такое говно снимать!» Приглашай после этого его на премьеры…

Никогда не встречался мне человек кино, до такой степени лишенный внешних приспособлений к жизни, защитного слоя, всяких маскарадных ухищрений. (Наверное, таким был Шукшин, но он был воспитан иным временем и другим состоянием народа, да и деревенская основательность отчасти спасла – ненадолго.) Известно – есть «внутренний человек» и «внешний», так у Балабанова никакого «внешнего человека» не было в помине. Патологическая искренность. Весь нутром наружу, всеми «кишочками души», даже бывало неловко и страшно – ни тени лукавства, ни грамма притворства; невозможно, так не живут.

Его, скажем, подозревали в ксенофобии – и напрасно, поскольку в душе Балабанова, в сути его творческой личности, свободно размещался весь мир как повод для любви и решительно все народы на свете (особенно якуты – «Река», «Кочегар»).

Но в художнике, как правило, сидит «подселенец» от среды рождения и обитания, не знаю как – а пробирается в самое нутро. Даже в Пушкине сидел чопорный, верный трону и уязвленный неудачами рода русский дворянин. Разве что Чехову своего подселенца удалось извести начисто (вместе с жизнью)….

В Балабанове проживал на правах симбиоза «обычный русский» парень из провинции, из городских мещан, которому литр не выпивка и сто км не скорость и которого «все задолбали». Назвать его некультурным мурлом в сердитую минуту можно, однако парень вполне способен вытащить тонущего ребенка, за своих родных пасть порвет и другу последнюю рубаху отдаст. И режиссер точно просекал все его движения и реакции. И на вопросы про евреев и Кавказ отвечал по существу дела – он сам никакой не антисемит или чеченофоб, но в России ни евреев, ни кавказцев не любят. Народ не любит, понимаете?

Поймете, когда поздно будет.

Парень этот взял за руку Балабанова и вывел его, художника тонкого и сложного, окольным путем к народу – а то бы режиссер так и бродил в «Замке» (второй фильм Балабанова). «Обыкновенный русский» определил и нарастание агрессии в балабановских героях, которые научились стрелять и убивать (в «Брате» и «Войне»). Но как только парень терял бдительность, Балабанов тут же начинал снимать что-нибудь грустное про красивых, нежных и обреченных. Какое-нибудь там «Мне не больно» с его прихотливо-воздушной структурой или изысканно-душераздирающий «Морфий»…

«Трещина в мире прошла через сердце поэта». Сейчас, когда сытые, здоровые, циничные люди изображают из себя страдальцев за весь мир (производя отвратительный этот их арт-хаус), надо бы напомнить об этом. Что угодно делай, твори-пробуй, но – если прошло через твое сердце.

Через балабановское – много чего прошло. Он от сердца и умер. (Рак он, кстати, победил, и это абсолютно логично, если знать Балабанова, разве мог он допустить какое-то деление чужих клеток внутри себя!)

Сильно стеснялся, похоже на то, своей внешности, некрасивости (которую никто в обществе и не осознавал именно как некрасивость, при таком-то его таланте, уме, обаянии, искренности). Вспоминал травмирующие события детства и юности, переживая их заново. Короче, диагноз ясен: патологическая чувствительность.

Отсюда развивается материя и дух его кино, и здесь исток трагизма большинства его фильмов, трагизма, который фактами биографии необъясним. О чем тоскуем-плачем и от каких причин водочку глотаем? Полная свобода в творчестве, прекрасная семья, преданные друзья, постоянно возрастающий успех…